Дочери Лалады. Паруса души

Силы лишь одной руки ему оказалось достаточно, чтобы поднять её на ноги и прижать к себе. Она рыдала и улыбалась, гладила его лицо и сияла светлыми источниками своих глаз. Тяжёлым, сладостным, удивительным было бремя знания, которому следовало оставаться в прошлом, но которое было поднято к свету из-за туманной завесы былого. Непросто было нести это бремя, балансируя по тонкой грани и не оступаясь. Но они не оступились.

Волк щекотал дыханием лоб хозяйки и подрагивал сомкнутыми ресницами, его брови были сведены не то болью, не то иным могучим чувством — пронзительным, горьковатым, но светлым.

— Не плачь, моя хозяйка сада... Я с тобой, всегда с тобой. Неважно, кто я тебе. Склоняюсь перед тобой, моё божество... Моя светлая Хранительница.

Волк опустился на колени, а ладони хозяйки гладили его щёки и голову. Эта причёска прижилась с лёгкой и ласковой руки другой Хранительницы — можно сказать, что он носил её в память о ней, озарившей своим милосердным светом последний отрезок его предыдущего жизненного пути, но Игтрауд на неё не обижалась и не ревновала. Она была благодарна ей за то, что та не оставила её волка одного во тьме и помогла ему безболезненно и легко умереть.

— Мой волк... Моё дитя... Моя жизнь... Моё дыхание, — шептала она.

Сжимая её пальцы своей единственной рукой, он прильнул к ним губами. Другая её ладонь легла ему на макушку, вливая в него свет Источника, а вокруг них просыпался сад и подавали свои голоса птицы. Первый утренний луч озарил их: его — коленопреклонённого и прильнувшего к прекрасной нежной руке, и её — склонившую к нему свой светлый лик, сияющий внутренней мудростью и неземной любовью. Водопад серебряных волос ниспадал ей на спину, а голова была увенчана корзинкой из кос и заколками-листочками со сверкающими камнями. Луч, падая на её голову, превращался в нематериальный венец, в духовную корону, которую нельзя было снять или надеть руками. Её можно было только заработать трудом своей души. Волк впитывал отблеск этого сияния, его сердце наполнялось им, а за спиной раскидывались два крыла. Каждое из них питала светом одна из двух самых драгоценных женщин в его жизни.

Эпилог, часть 1. Рука. Семья. Вознесение Волчицы

В комнату на втором этаже лился яркий свет, озаряя корону из кос на склонённой над книгой голове Онирис. Подняв взгляд от страницы, она устремила его в высокое, от потолка до пола, окно и с улыбкой наблюдала, как батюшка Тирлейф с Веренрульдом сажали цветы на очередной клумбе. Сад ещё не принял своего окончательного вида, деревья и кусты в нём были молодые и давали не слишком много тени; спрятаться от жарких лучей можно было в нескольких беседках, увитых быстро растущими лианами с крупными цветами. В одной из таких беседок стоял стол, за которым Ниэльм занимался с учителем математикой — готовился к поступлению в Корабельную школу. Учился он прилежно и старательно, с азами морских дисциплин его знакомили Арнуг и Эвельгер. Пока это была лишь подготовка почвы, на которую предстояло упасть зёрнам более глубоких знаний.

— Так, а теперь полей его водичкой, — сказал батюшка Тирлейф, когда саженец цветочного кустика обрёл своё место на клумбе.

Веренрульд усердно направил под него струю воды из лейки, а батюшка Тирлейф приговаривал:

— Вот так, мой родной, хорошо. Аккуратнее, не лей сильной струёй, земля размывается. А лучше воспользуйся ситечком. Давай его наденем на лейку, так будет гораздо лучше.

Двенадцать молодых кустиков йордхуббе уже приносили первые урожаи. Им после посадки требовалось не особенно много времени, чтобы вступить в плодоношение — как правило, они начинали давать плоды в тот же год. Мальчики обожали эту ягоду и лопали её так безудержно, что Веренрульд однажды даже сыпью покрылся. Решено было, что его аппетит следует держать под контролем.

Онирис задремала в кресле с откидывающейся спинкой. Под её домашним голубым кафтанчиком проступал округлившийся живот. Беременность проходила прекрасно, лишь порой её сражали приступы сонливости — как сейчас, например.

— Милая, не спи под лучами, головку напечёт, — тихонько сказал Эвельгер, склонившись над нею.

Онирис не проснулась. Он с минуту полюбовался её разглаженным дрёмой лицом, лёгкой улыбкой в уголках губ и тенью от пушистых ресниц на щеках. Решив не тревожить её сон, Эвельгер бережно вынул её из кресла, отнёс на кровать, осторожно уложил и снял с её изящных ножек туфельки. Припекало, и он отдал дому распоряжение увеличить прохладу в комнате. Обернувшись в дверях, он бросил взгляд на живот Онирис, в котором подрастали и готовились появиться на свет девочки-близняшки.

О том, что у неё будет сразу двое детей, Онирис узнала из сна ещё до того, как позвала Эвельгера в мужья. Она очутилась в уютном маленьком саду, который тотчас узнала, потому что сама когда-то водворила душу матушки Темани сюда. Матушка сидела на крылечке своего домика, в котором стоял рабочий стол с креслом.