Дочки-матери, или Во что играют большие девочки (Сборник)

Посреди долгой полярной зимы в лучах мигренеприносящего северного сияния случился мамин роман с капитаном катера и японский двухкассетник «Шарп». Хотя, справедливости ради, и то и другое я обнаружила как раз солнечным полярным летом, когда началась навигация и на горизонте можно было наблюдать сияющие огоньками сухогрузы, источники ароматной японской жвачки и капроновых колготок. Мамин капитан был красивым брюнетом, он рассказывал мне, как служил в Москве, в карауле у Вечного огня, и какая у меня чудесная мама. Вопрос, какого рожна меня таскали в адюльтерные прогулки, возник в моей голове только спустя двадцать лет. Тогда же я наблюдала счастливую маму и мечтала, что каким-то волшебным образом она станет жить со своим капитаном, а вовсе не с моим отцом, человеком добрым и обаятельным лишь в присутствии посторонних. Когда он впервые на моих глазах схватил веселую и пьяненькую маму за шею и прижал к полу, шипя что-то отвратительное, я плакала и просила, чтобы он перестал. Папа смеялся и говорил, что ей не больно и все в шутку.

Таких несмешных шуток становилось в нашей жизни все больше. Мама устроилась работать в секретный отдел воинской части в соседнем гарнизонном поселке, ее часто вызывали на работу по новенькому домашнему телефону и привозили поздно на боевом уазике. Магнитофон сменил марку, но не особо изменил репертуар, теперь вечерами я засыпала под грохот швейной машинки и хрип Высоцкого: «В тот вечер я не пил, не пел, я на нее вовсю глядел, как смотрят дети…»

Утром меня, как Золушку, ждал новый карнавальный костюм. И даже не один. О сладкое время моих новогодних утренников в бешеном количестве: в школе, в доме культуры, у папы на работе, у маминых подруг на работе. Мне почти всегда на праздниках доставался первый приз за маскарадный наряд, и я ужасно гордилась маминым умением шить. Да что там шить! Мама казалась мне уникальным сочетанием качеств, которые я не видела ни в одной другой маме, мама никогда не болела, мама умела все! Маму обожали на работе все мужчины, от прапорщика до полковника. Ей завидовали женщины-коллеги и бесконечно ценили женщины-подруги.

Иногда неожиданно обнаруживаю в себе, что пою, как мама, так же зажигательно могу танцевать, поражаю и раздражаю перфекционизмом генеральной уборки, импульсивно крашу потолки, шью шторы, запоем читаю книги, заразительно рассказываю истории, трепетно дружу, консервирую закуски, вот только совсем не умею играть азартно в карты.

Я не рискую и все контролирую, я почти всегда настороже.

Тогда, лет тридцать пять тому назад, я очень быстро научилась постоянно тревожиться, чутко прислушиваясь к тому, как неровно мамины каблуки подходят к двери, как ключ несвязно тычется в замочную скважину, как на эти же звуки выходит из комнаты отец, набрасывается на нее в коридоре, если я не успеваю выскочить первой, и начинается скандал.

⁂

Этап кровавых скандалов начался в новой квартире, нашей собственной, двухкомнатной. Без соседей. Без свидетелей.

Не знаю, как маме удалось выжать из моего довольно скаредного отца роскошный ремонт. Мама наклеила удивительные обои, где она их достала – ума не приложу. В то время, когда у всех были голубые цветочки и масляная краска до середины, у нас были обои цвета хаки, с серебристым геометрическим орнаментом, перекликавшиеся с серыми шелковыми шторами, однотонными и ровными; никаких кружевных тюлей, но огромные каллы и гортензии в горшках на широких подоконниках. Да, пресловутая «стенка» тоже случилась, зато в ней стояли Азимов, Уэллс, Гаррисон, Корчак, Булгаков и бессчетные «классики и современники».

В книги я уходила от реальной жизни. Моими друзьями были не только герои, но и библиотекари. Раз в неделю я приносила домой около восьми книг, в то время как другим со скрипом давали четыре. Для библиотеки я заполняла формуляры, расставляла книги по полкам, протирала пыль, сидела в продавленном кресле и гладила жесткую шерсть на голове чучела белого медведя со стеклянными глазами. Я любила заснеженный берег океана, где стояла библиотека, окруженная сугробами до крыши, сквозь которые я нехотя пробиралась домой. К сожалению, вечером библиотека закрывалась, а моя тревога в ожидании встречи с домом усиливалась. Иногда все было хорошо, родители ужинали, рычали на меня, что я поздно где-то шляюсь и пол не мыт, я с облегчением просачивалась в мир Агаты Кристи, где уютный камин, чай и дворецкий-убийца. Но чаще было совсем иначе. В лучшем случае дома сидел озлобленный отец и ждал маму, в худшем я обнаруживала ее у нашей двери, не имеющую сил подняться, вволакивала в дом и хотела исчезнуть от страха грядущего скандала.