Потому что мама никогда не выглядела человеком, который нуждается в помощи или поддержке. Ни тогда, когда хоронила лучшую подругу, погибшую при крушении теплохода в свой 45-летний юбилей. Ни тогда, когда хоронила младшую сестру, которую стремительно сожрала саркома в ее 26 лет. Даже когда мама сидела на полу, пересчитывая фантики, оставшиеся от наших накоплений после павловской денежной реформы, она не выглядела растерянной или слабой. Как можно спасти сильную, выносливую, энергичную женщину, которая идет по жизни смеясь? Что может сделать ребенок, с горечью и бессилием наблюдающий, как его любимый родитель утрачивает свою личность?
Единственное, что можно сделать, – это выжить. Потому что, хотим мы того или нет, мы почти всегда привносим в зрелую жизнь черты своих родителей. Их достоинства и недостатки, их сценарии и ошибки, их манеру поведения и жесты, свою потребность в их любви и принятии.
Когда мне было семнадцать, моя мама закончилась для меня как человек. Она улетела с Чукотки на материк, не дождавшись моего выпускного бала. Разумеется, у нее были мощные основания. Окончив школу, я тоже приехала к ней – жить в своем родном, но абсолютно чужом огромном городе, куда меня в одиночку отправил отец, решивший в тот момент начать новую жизнь на Чукотке без нас. Фактически она ушла из жизни в мои двадцать пять, но восемь лет нашей совместной не-жизни были потрачены мною на то, чтобы удержать в памяти все хорошее и человечное о ней, а ею на то, чтобы погружаться на самое-самое дно. Она преуспела лучше меня.
Я много лет не могла о ней даже думать, не говоря о том, чтобы простить. Все материальное, что мне было дорого, было выменяно на дешевый самогон. Тот самый ковер просто достался мне в качестве приданого, и мама не успела его поэтому пропить. Но злилась я не из-за утраты золотых колечек.
Злилась я совсем на другое. На то, что она рассмеялась мне в лицо, услышав о моем желании поступать на актерский факультет:
– Ты себя в зеркало видела, ну какая из тебя актриса?
На то, как быстро растворялись в алкоголе восхищавшие меня черты. На то, что мама на самом деле оказалась слабой, не справилась, бросила меня в водоворот взрослой жизни без поддержки. На то, что я так отчаянно ее любила и нуждалась в ней. На то, что повторяла ее ошибки, вечно, как голодная собака, искала любовь среди отбросов и дико, безумно ее жалела. В минуты просветления она пыталась объяснить мне, уже взрослой, почему утратила все, кроме боли, унять которую можно было лишь алкоголем. В эти моменты я рыдала внутри себя от сочувствия, нежности и беспомощности.
– Знаешь, я ведь только в сорок два года узнала, что такое оргазм, можешь представить?
– Мама, ну зачем было столько терпеть?
– Потому что женщина без мужа – не жилец.
Я до исступления злилась на отца, который бросил меня на этом тонущем корабле с мамой, уже не пытавшейся выплыть. В чужой фактически уже Украине, без денег, без образования, с огромной ответственностью за существо, оставшееся от мамы. С отцом я не общаюсь до сих пор, если не называть общением СМС-поздравления с днем рождения.
Однажды, когда мне было уже за сорок и за плечами были сотни часов психотерапии, я увидела в зеркальном отражении маму, на которую стала очень похожа. «Но разойтись я, кстати, сразу согласился. И разошелся, то есть расходился», – включился во мне обожаемый Высоцкий. Чуть не разбила зеркало. Как так-то? За что? Я много лет пыталась изжить из себя прошлое для того, чтобы оно сейчас смотрело на меня с зеркальной поверхности?
Только осознав себя похожей на маму, я позволила себе признать, насколько я отличаюсь от нее. Только ощутив благодарность к маме за то, что я стала тем, кто я есть, смогла присвоить собственные таланты и профессиональную ценность. Благодаря пережитому опыту я стала психологом и занимаюсь лучшей в мире работой – помогаю взрослым девочкам осваивать управление своей жизнью, прощать и быть.
Я есть. И я простила. Лишь иногда, замечая в зеркале маму, ощутив внутри себя и стойкость, и бессознательность, я отвожу глаза, потому что до сих пор очень скучаю.
Наталия Ким. Монолог на Немецком кладбище[7]