Дочки-матери, или Во что играют большие девочки (Сборник)

А я не могла даже подержать чайник – голова кружилась, в глазах темнело, по дороге до кухни за чаем я стукалась об косяки раза четыре, грудь распирало и давило изнутри, жар выкручивался все выше, и облегчения пока не было видно.

Свекровь и без того обихаживала всю семью, и тут добавилась еще одна головная боль – конечно, она стала пропускать купания.

– Вообще, у нас принято после родов сорок дней у матери лежать, – обронила она мельком, когда замечания насчет орущего младенца поступили даже от соседей.

Я не очень хотела ехать к родителям в деревню по многим причинам.

Потому что муж, носившийся по заработкам целый день, утешал нас хотя бы вечерами. Именно он видел, что мне надо дать поспать хоть немного, иначе я могу придушить бедного, ни в чем не повинного ребенка, которому не повезло родиться у слабачки, и брал его, пока я кое-как забывалась всем изрезанным телом в прерывистом сне.

Потому что там, в деревне, холодный неотремонтированный дом, печка стоит только внизу в общей комнате, а тут хотя бы чисто и не продувает.

И еще – приехать такой размазней к родителям, какое поражение!

Я хотела заявиться пританцовывая, в одной руке – румяный мальчик, в другой – сумка с гостинцами, наготовить там всего, убрать весь дом, все перестирать, и под вечер пойти качаться в гамак, улыбаться и грызть фрукты, пока мама и папа утирают слезы радости при виде внука.

Они вообще не надеялись, что я смогу организовать свою жизнь, а тут такая внезапность. Но все мои планы крошились как мокрый мел.

В голове совсем помутилось, и в конце второй недели я сжала орущего ребенка в объятиях и стала трясти, чтобы он хоть на секунду перевел дух.

Мальчик ошеломленно замолчал и потом взвыл с новой силой – уже от боли и страха.

– Что ты делаешь, соображаешь или нет, – вырвал сверток муж. – Иди спать уже!

– Давай уедем, – заплакала я. – К маме.

– После работы, – согласился он.

Наутро, узнав о моем отъезде, все вздохнули с облегчением – так мне показалось.

– Матери не говори, что ты с температурой уехала, – сказала напоследок свекровь в окошко машины.

– А что говорить? – сознание немного отставало от происходящего, приходилось напряженно обдумывать каждое слово по отдельности, и это отнимало последние силы.

– Что жар поднялся по дороге, – легко разрешила задачу свекровь, глядя мне в лоб, и мы тронулись с места.

Мальчик мгновенно умолк – машина отлично укачивает, и мы с ним вдвоем, вконец измученные, задремали.

По этой дороге я ездила миллионы раз и могу каждый ее километр угадать с закрытыми глазами. Выезд из города, начало серпантина, пряный воздух возле вечнозеленых зарослей Ботанического сада, йодовое дуновение морского ветерка, потом плавный спуск и шелест бамбуковой рощи, а дальше – машина переваливается через железнодорожный переезд, и мы входим в эфирные испарения эвкалиптов и чая.

Сквозь полунаркотический сон-забытье сознание отмечало знакомые любимые точки – вот горбатый мостик, на котором машины подпрыгивают и на полсекунды повисают в воздухе, опустошая нутро веселым ужасом.

Дальше дорога идет вся латаная, в заплатках асфальта, вывозит в забытый мир, до которого все докатывается в последнюю очередь.

Дремать, привалившись щекой к сопящему младенцу, было так сладостно, что хотелось продолжать наше путешествие.

Может, это и есть лучшее в жизни: ехать и ехать без конца, безмятежный сын на руках, а рядом – тот, кто нас защищает, и все наконец без боли и тревоги, без обид и разочарований, в идеальной точке ожидания встречи.

Хруст щебня под колесами напомнил, что мы уже на месте и надо выходить.

Я с сожалением открыла глаза.

Мама семенила через двор к воротам, крошечная, скрюченная, с оживленным лицом, возле ворот махал хвостом красивейший и тупенький шотландский сеттер Рокки, и я снова испытала стыд за то, как выглядит мама, и стыд за этот свой стыд.

Свекровь моя намного моложе мамы, высокая длинноногая женщина, всегда хорошо одетая, по ней не скажешь, что она родилась и выросла в деревне – она всегда стремилась оттуда убежать, чтобы никогда не трогать руками землю.

И на контрасте – моя городская мама, умница и светлая голова, гордость университета, вернулась в деревню, чтобы разбить сад и жить как хочется.

Сад был чудесный.

А дом – просто огромная бестолковая махина, в которую все свозили старые вещи. Мама их не выбрасывала, складывала в комнаты с расчетом, что хозяева когда-нибудь потребуют с нее имущество, а они забывали, хлам копился, папа ругался, я в отчаянии грозилась все сжечь, мама стояла насмерть – кто привез, пусть тот и выбрасывает. «Я понял! Твоя мама – хиппи», – как-то осенило моего племянника, и мы похохотали, но раздражение никуда не ушло.

Мне там было нехорошо, словом.

Книги валялись везде, мама читала на протяжении дня свои обожаемые труды по биологии, попутно делая деревенские дела – прополку, посев, сбор семян, заготовку плодов, выхаживание слабых цыплят, роды у коровы.

И вот, кстати, незадолго до моих родов мамина корова померла родами, и она оплакивала потерю, не зная, что мне в это же время было тоже очень нехорошо.