Догнать ветер

Торговки, в запятнанных кровью одеждах, посматривали на меня с изрядной долей презрения. Я же старался больше глядеть себе под ноги, чем смотреть по сторонам. Однажды, когда кухарка остановилась перед прилавком, я едва не налетел на неё, и из-за горы обрезков свиной туши раздался вдруг довольно приятный голос:

– Парнишка-то что, незрячий?

Кухарка, простая душа, тут же посвятила торговку в мою, как она выразилась, беду.

– Ой… малый… Да если бы ты знал, как тошно стоять тут мне! – Вместо смеха или грубости, услышал я обращённые ко мне слова.

Я немедленно поднял голову, чтобы поглядеть, точно ли не смеются надо мной. Полная женщина, с выбившимися из-под косынки чёрными кудрями, сочувственно разглядывала моё лицо.

– Ты не страшись, парень, – певуче заговорила она, – жизнь такая. Все кого-то, да едят. Бывает, что и люди друг друга! А тут… – женщина указала рукой на прилавок, – поросята.

– Как это, люди?! – Осмелился спросить я.

– Да так. Поедом.

– В суп?

– Словами, насмешками, да наветами, а то и взглядами злыми. Всяко бывает. – Вздохнула она.

– А… – Понял я, и добавил, – Но ведь и поросяток жалко!

– Жалко. – Согласилась женщина. – Ещё как!

В тот же день, за ужином, семья с удивлением наблюдала за тем, как я, отрезая по небольшому кусочку от свиной котлетки, глотал её, пополам со слезами. Непонятно отчего, но сочувствие торговки к своему товару тронуло меня. В той женщине я не нашёл жестокости, как ни на йоту не было её и во мне. Но быть съеденным людьми, мне не хотелось никак.

До завершения трапезы, отец поглядывал на мою мать именинником, с чувством победившей правды40, а та, явно расходясь с ним, с грустью и сожалением глядела на меня. Как показало время, мы с нею были очень похожи. Но это уже совсем другая история.

Зряшное

Утро. Лампа рассвета загорожена платком облаков, что от ветхости сорит наземь неровными хлопьями перетёртых белых нитей. То, верно, сделано нарочно для того, чтобы свет не бил в глаза и не будил спящих раньше сроку. И дело не во времени вовсе, а всё от того, что зима принялась вдруг горько плакать, спрятав лицо на груди у ветра.

А некто ходил подле, топтался, силился набраться довольно храбрости, дабы войти, расспросить, не нужно ли подсобить в чём. Да так и не решившись взойти, скрипел дверью леса туда-сюда, мешая ветру быть собой.

Вся перепачкавшись в мелу метели, округа, тем не менее, была довольна и весела, она и без света прекрасно знала, где-что лежит и кто-где прячется.

Даже под толстым тюфяком из снега, от неё не укроется, ни оленья тропа, ни козья, ни следы мелкой рыси, как по ниточке! – лисы. Что уж говорить про основательную поступь лося, чьи поступки видны лучше прочих. Но не по грузности своей или внушительному виду, а из-за основательности характера. Как бы размеренно не намеревался пройтись заяц, вряд ли сможет удержаться он в тесноте приличного хода, минуя привычные ему зигзаги и петли. Обыкновенным для него манером проскочил кривень41 и мимо рыдающей зимы. И-таки даже не расспросил, – по что её плачь. А уж кому-кому, но ему, поведала б она и про тоску в одиночестве, про то, что целый день слова сказать не с кем, а уж коли зацепишь кого вопросом, – неприлично самой, так долго его держишь возле себя.

…Утро… Так и не утро давно. Сгас день до зги, сгинул. Выплакала зима нелишний свой час от утренней до вечерней зари, как те глаза, да видать, что зря.

Рапорт (случай из практики)

Я не люблю начальников. Не в том смысле, что трепещу перед ними или опасаюсь, отнюдь. Но слишком уж часто должность, вместе с окладом жалования, добавляет гражданину не ответственности за дело и судьбы подчинённых, но нахальства и высокомерия. Влажности во взгляде при виде смазливого девичьего личика, прибавляет тоже. Наблюдать всё это так жалко, нелепо… Особенно когда тот, который при должности, кричит:

– Да ты понимаешь, кто я такой есть?! И видишь ли ты разницу, между собой, ничтожеством, и мной?!

– А кто вы? – Спрашиваешь тихо и беззлобно. И, не дожидаясь ответа, добавляешь, – Человек?

Это, право, смешно.

Да уж после, когда сойдёт немного гнев и краснота с лица, и войдёт в понятие сие, при власти, лицо, то просит оно, эдак-то. по-свойски:

– Ну, ты – ладно уж, можешь, но другим – ни-ни, пусть боятся.

– А и пусть! Коли себя не уважают, пускай.

Так бывает. Но наш начальник, точнее – управляющий психиатрической больницы, был человеком покойным, даже относительно нормальным, насколько позволяла его специальность. В болезнях разума и их проистечении он понимал немного больше, чем в причинах происхождения хозяйственных дел, и потому больничные простыни стирались не в ближней мойке, а в соседнем уезде. Посему, когда сестра-хозяйка с испуганным, виноватым лицом позвала меня «к Нему», я пожал плечами, и, поставив у двери в кабинет, для сохранности и порядка, санитара, нисколько не торопясь, поспешил на зов.