Догнать ветер

Кабинет управляющего располагался в отдалении от палат с больными. Ссылаясь на нежелание беспокоить выздоравливающих, управляющий старался как можно реже посещать их. По слухам, он и сам был в достаточной степени нервен, и впадал в уныние, если имел возможность повидаться со страдающими ипохондрией.

Постучавшись в дверь кабинета, я дождался едва слышного «Да-да» и зашёл.

– Батенька! Ну, что же вы! Как же это так!? – Едва ли не шёпотом проговорил управляющий. Он был едва ли не бледнее крахмального белого халата. Поговаривали, что из брезгливости, либо из-за щегольства, он менял прежний халат на свежий ежедневно, хотя из кабинета обыкновенно никуда не выходил по целому дню.

– Батенька! – Повторил управляющий вновь, и в его слабом голосе слышалась если не мольба, то вопрос.

– В чём причина вашего волнения? – Насколько мог учтиво произнёс я, и из сбивчивого тет-а-тет уяснил, что на меня поступил рапОрт.

– И теперь… теперь я не в силах уяснить, каким образом … как избежать огласки… – Чуть не рыдая, лепетал наш управляющий, а я, наскоро успокоив его, поспешил выбежать из кабинета, после чего так славно расхохотался, что насилу удержался не испортить исподнее.

А дело было вот в чём. С некоторых пор, игнорируя любовь и честь, как основные семейные ценности, супружеские пары озаботились интимной стороной брака. Отыскав вместе с преимуществом перед холостяцким положением, и его некоторое несовершенство, проистекающее от утомления однообразием, с коим справиться самостоятельно, под сенью, так сказать, спальни, подчас, выходило не всегда.

Супруги, которые обратились ко мне за помощью, давно уж не казались влюблёнными друг в друга, но из чувства противления пороку и порядочности, готовы были признаться в своём бессилии.

– Доктор, умоляю! Конечно, мы уже не так юны, но не хотелось бы вовсе ставить на себе крест! – Потея от скромности, взывал ко мне супруг, тогда как жена его сидела в совершенном молчании, подавленная больничной обстановкой.

Настроенный более иронично, нежели скептически, я не нашёл ничего лучшего, как предложить супругам подвергнуться гипнозу.

– Техника дела нам известна, но для успеха в сём предприятии не хватает одной малости, – заявил я. – Вы должны припомнить, где и когда вы оба были, действительно, счастливы.

– К чему ворошить прошлое, доктор… – Вздохнула дама.

– Во время сеанса я намереваюсь вложить в ваше сознание то состояние, которое и воссоздаст, возродит пережитое вами чувство.

На следующий после сеанса день, первыми посетителями кабинета была давешняя супружеская пара. С криками: «Расколдуйте нас, доктор!», они потрясали руками перед моей физиономией. После расспросов стало понятно, что никакой моей вины нет, но, под пологом супружеского ложа, всё же случилось страшное. Намерение четы исполнить известный долг пробудило в них приятные воспоминания, и дама… сразу же заснула сном младенца, засунув большой палец себе в рот, а мужчина просидел подле, уставившись на неё, как на воду, ибо для него самым счастливым временем было ужение рыбы бок о бок с папенькой, году эдак в…

И это те люди, которые прожили вместе много лет, многое пЕрежили совместно и многих пережИли, но не были счастливы друг с другом никогда.

Не обманывайте, господа! Не обманывайтесь! Не лгите ни другим, ни самим себе. Иначе… Мало ли. А то как попадёте ко мне на приём, и тогда…

Быть добрым

Печь хрустит пальцами дров, бьёт в бубен заслонки, стучит кастаньетами дверцы, да так, что норовит сорвать её с петель, дабы пуститься в дикий и безудержный пляс… Она так горяча, но не жалует тех, кто пытается подобраться к ней ближе. А уж ежели кто наберётся отваги обстоятельно рассмотреть её пылающее от страсти лицо, – печь плюётся с жаром негодования, кидает всем, что попадётся под руку, а то и вовсе способна «пустить петуха». Тут уж – только держись, мети подле неё подолом, да утирайся после, своенравна столь.

«Эх… нам бы ваши…» – близоруко глядит синица сквозь окошко в дом, и вздыхает, наверняка: «В тепле-то сидя, чего ж и не поплясать!» , – хлопает она себя крыльями, сбивая снег с боков.

но чудится нам, да по нашим меркам, а в самом-то деле, и не близорука синица вовсе. Кино недолгой её жизни крутится, как в замедленной съёмке, и от того видны ей наши порывы куда лучше нас самих. А заметно птице, как, вспыхивая состраданием, загорается наша душа, и, отламывая от последнего каравая, намереваемся раскрошить на подоконник горбушку. Но… что ж случается после? Отчего удерживаем руку, почто остаётся неоткрытым окно? Лишь потому, что припоминаем вдруг, как некто, полный до краёв учёности, предостерегает: привыкнут, мол, птицы, да после, когда не получат куска, погибнут, все до единой.

И ждёт синица, даёт время припомнить, как это – быть добрым. Да долго смотрит в твои глаза, проверяя, что пересилит, – опасение сделать неверно или искренний порыв помочь.