Доказательство от противного

Взяв свою чашку в руки, Драко непроизвольно вздрогнул.

- Что ты там такое жуткое увидел? - удивилась Николь.

- Пенки, - с брезгливой гримасой пояснил тот. - Я их с детства ненавижу.

- А я люблю, - вклинился Гарри, выхватывая из рук Драко ложечку и начиная вылавливать пенки из его чашки. - И тоже с самого детства.

- Эй, - одернул его Драко. - Какао мое, значит, и пенки тоже.

- Но ведь ты их есть не будешь!

- Буду, - заупрямился Драко. - Назло тебе.

- Ешь, - Гарри протянул ему целую ложку пенок.

Драко заметно побледнел, но быстро взял себя в руки и мужественно облизал ложку, стараясь не особо кривиться.

- Неужели выжил? - осведомился Гарри так, словно хотел собственными глазами увидеть, как Малфой с минуты на минуту скончается в страшных муках, но был жестоко обманут в своих ожиданиях.

- Почти что вкусно, - Драко попытался изобразить полный восторг. Впрочем, без особого успеха

- Эх, вашу бы энергию, да в мирных целях, - вздохнул Алекс, ни к кому конкретно не обращаясь, - Ладно, пойду, скоротаю остаток вечера перед телевизором. Кто со мной? Все равно до прихода Анри вряд ли кто-нибудь из нас ляжет спать.

* * *

Между тем Анри весь день везло.

Во-первых, ему случайно удалось прочитать письмо с пометкой «Секретно» на столе у Министра.

Во- вторых, пользуясь хорошим настроением своего непосредственного начальника, он выпросил отгул на завтрашний день.

В-третьих, на вечернем мероприятии его место за столом оказалось как раз рядом с Пуассоном и Ферье.

В-четвертых, Пуассон и Ферье довольно быстро согласились, что на вечеринке немного скучновато и не мешало бы продолжить общение где-нибудь в более приятной обстановке.

В-пятых, они оба, как оказалось, прекрасно знали небольшой ресторанчик, заранее облюбованный Анри для задушевного разговора, и были не прочь выпить коньяка за счет доверчивого молодого клерка.

В этом ресторанчике работал один хороший знакомый Анри, на чью помощь он мог рассчитывать, если события выйдут из-под его контроля.

Через пару часов обильных возлияний, мсье Пуассон вконец расчувствовался.

С каждой выпитой рюмкой он становился все откровеннее и откровеннее и вскоре готов был поведать о своих бедах и печалях гарсону, всему колдовскому миру вообще и Анри в частности. Для этого ему даже не пришлось особо напрягаться - коньяк медленно, но верно, делал свое дело.

Еще через час мсье Пуассон проникся к себе великой жалостью, а когда стал повествовать душераздирающую историю, как из-за досадного недостатка финансов вынужден подвергать опасности свою безупречную репутацию и драгоценнейшую жизнь, то заплакал почти неподдельными слезами.

На крутой алкогольной волне его несло все дальше и дальше.

- Я рискую своей карьерой, даже можно сказать, жизнью, и все за какие-то жалкие несколько сотен галлеонов! Можно подумать, я им благотворительное общество! - плакался Пуассон.

- Давайте выпьем за ваше исключительно доброе сердце, - подхватил Анри, мудро обрывая разговор, чтобы продолжить его чуть позже в более подходящую минуту.

С целью скорейшего приближения этой минуты Анри заказал еще две бутылки лучшего коньяка.

Увидев столь похвальную щедрость молодого коллеги, мсье Пуассон разразился новой обличительной тирадой по поводу свинской жадности некоторых магов. В продолжение своей пламенной речи он несколько раз почти засыпал, и его голос переходил в неясное бормотание. Однако, получив пинок и очередную рюмку коньяка от Анри, он тут же встряхивался, брал себя в руки и заводил пластинку по новой. Несмотря на сильное опьянение, имен он не называл и вообще ничего конкретного не говорил.

Поэтому Анри почувствовал громадное облегчение, когда мсье Пуассон наконец окончательно уронил голову на стол и представилась возможность вплотную заняться Ферье.

К чести Ферье надо сказать - он довольно быстро сообразил, что от него требуется некая информация. Министерский аналитик вообще производил впечатление умного человека, но при этом как-то странно хромал в арифметике. Он соглашался рассказать половину того, что ему известно, за пятьсот галеонов, или все, что известно ему и Пуассону, но за тысячу двести.

Героические попытки Анри развеять такое, по меньшей мере, странное невежество не имели ни малейшего успеха.

Ферье лез с поцелуями к молоденькому гарсону, клялся Анри в вечной любви, но так и не вышел из пагубного заблуждения по поводу столь простейшего арифметического действия, как умножение.

Анри даже невольно зауважал его за твердую позицию: если половина секретной информации стоит триста галеонов, то две половины непременно должны стоить тысячу.