Дохлый таксидермист

По правде говоря, я знал Дзержинского чуть больше года, и в свои сорок восемь он выглядел так, как будто само предложение позаботиться о своем здоровье составляло для него страшное оскорбление. Но сейчас, конечно, он бил все рекорды.

— Мое почтение, Феликс Эдмундович, — сказал я, протягивая руку.

Дзержинский слабо пожал мои пальцы:

— Быстро вы приехали. Думал, успею чуть отлежаться.

Я жестом приказал ему замолчать:

— Вы понимаете, что ваше поведение безрассудно? После приступа вам нельзя волноваться. И тем более нельзя оказывать давление на медицинский персонал, чтобы они привели меня в реанимацию.

— Товарищ Ганс, вы… — он смерил меня горящим взглядом испанского инквизитора.

— Я знаю, что вы совершенно себя не бережете, — я усмехнулся в усы. — И, судя по выражению лица, даже не собираетесь. Ну, рассказывайте, чего хотели. Как вас угораздило, а?

Мы мрачно посмотрели друг на друга. То есть это я смотрел мрачно, а у Феликса Эдмундовича был его обычный взгляд Торквемады.

Что поделать, мне нужно было как-то устраиваться в Москве полтора года назад, и передо мной тогда не выстраивалась очередь из министров, желающих оказать мне покровительство. Приходилось работать с тем, что есть. Дзержинский оказался неплохим вариантом. Мне даже почти не пришлось прикладывать усилия, чтобы войти к нему в доверие: опытным путем я установил, что лучше всего помогает ёрничать и поить его коньяком. Хотя тем, кто проводил на работе меньше двенадцати часов в сутки, можно было даже и не стараться.

— Помните, я рассказывал вам, как умер? — внезапно спросил Дзержинский.

— Помню, только молчите, — вздохнул я. — Вы же обожаете это рассказывать. Смерть от трудоголизма. У вас много лет была грудная жаба, которую вы ни черта не лечили, некогда было. И вот, вам понадобилось читать доклад на Президиуме ЦК, это было 20 июля 1926 года. У вас страшно заболело сердце, но вы все равно дочитали. Потом легли на кушетку и два часа тихо лежали, пока вам не стало лучше. На расспросы врачей вы бессовестно врали, чтобы не сорвать Президиум, и вам даже нитроглицерину не дали, только камфару и ландышевые капли. Как стало чуть лучше, вы встали и пошли на квартиру, чем окончательно добили вашу сердечную мышцу. В четыре часа вас не стало, и все были настолько потрясены этим, что не могли ждать до утра, и Абрикосов вскрывал вас в час ночи.

Еще он, кстати, рассказывал, что из-за описки невыспавшегося секретаря Абрикосова, который записал в протоколе, что вскрывает «труп пожилого мужчины», всюду распространяются конспирологические теории о том, что тело Дзержинского подменили.

— Все верно, — сообщил Железный Феликс. — Сегодня было то же самое. Я читал доклад про бюрократию, и сердце заболело, — он посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся, — но я учел ошибки. Сразу лег и вызвал врача. Лежал и думал, что всё это слишком странно. Слишком похоже. Нет, Ганс, так не бывает.

Дзержинский откинулся на подушки, отдыхая, и предоставил мне самому додумать мысль. Я сокрушенно покачал головой:

— Кажется, я не поспеваю за вами.

— После смерти у меня не было проблем с сердцем, — сказал он будто бы невпопад. — Ни одного приступа за столько лет. И я почти не нервничал сегодня. С чего бы нервничать, товарищ Ганс? В тот раз против меня стояла банда Каменева и Зиновьева. А сейчас? Зам Минсмерти? Мне даже почти не возражали. С чего бы сердце?..

Вот тут я наконец-то сообразил, куда он клонит:

— А вы там что-нибудь ели? Пили?..

— Пару глотков из стакана с трибуны, — презрительно сказал Дзержинский. — Ну, что скажете?

Мне очень хотелось вместо ответа выругаться по-немецки. Каким же я был идиотом!

— Так, значит, они хотят, чтобы все соответствовало? — прикинул я. — В 1926 году вы умерли от инфаркта после доклада на Президиуме ЦК. Сегодня вы снова читали доклад на Президиуме, и снова инфаркт. Так?

— Вроде обошлось приступом грудной жабы, — поморщился Железный Феликс. — Не знаю.

В самом деле, при настоящем инфаркте он бы так много не разговаривал.

— Тем не менее, направление умысла ясно. Царя Николая II расстреляли — и тут его тоже расстреляли. Льва Троцкого убили ледорубом, а у нас ледокол, в смысле, нож для колки льда. Спишем на эксцесс исполнителя. А Ленин? Он же умер от инсульта, — я заходил по палате, стараясь не волноваться. — Или нет? Напомните, от чего он умер, вы же его ближайший сподвижник! Соратник по революциям! Вы были главой его похоронной комиссии! Я думаю, вы бы заметили, если бы его выпотрошили заживо!

Идиотскую версию про сифилис я даже озвучивать не стал.

— Атеросклероз и последствия трех инсультов, — Дзержинский нахмурился. — Действительно, товарищ Ганс, Ленин не совсем подходит под нашу версию.

— А, по-моему, очень даже, — возразил я. — Просто они пошли чуть дальше. Вы же помните, что в старом мире труп Ленина лежит в Мавзолее? Я думаю, что из нашего тоже решили сделать мумию.