– Да вы не желаете сообщать комитету копии со смет, – с обидой сказал Небольсин. – Например, на поставку съестных припасов в больницы. Можно ли оправдать сей поступок?
Гааз достал платок, но вместе с ним разом выпала целая дюжина батистовых платков. Цынский захохотал, но митрополит сурово посмотрел на генерала. Я собрал с пола платки, подал Гаазу.
– Я понимаю, что моя неловкость… не только с носовыми платками, может возбудить смех, но недостойно сомневаться, что мои чувства всегда были согласны с высокими целями комитета, что в искреннем желании служить добру я не уступаю господам Розенштрауху, Небольсину, Карепину. Я отвергаю всякий посторонний повод, который может бросить тень на мои действия члена Тюремного комитета, и с сим предаю его анафеме!
– Фёдор Петрович, не заблуждайтесь на путях своих, – тихо, но всем слышно указал митрополит. – Если кто из нас думает, что он благочестив, и не обуздывает своего языка, но обольщает свое сердце, у того пустое благочестие.
– Простите, владыко, но дабы в тюрьмах прочно основалось благочестие и правосудие, а не токмо наказание, необходимо нужно, чтобы члены Тюремного комитета имели попечительство за пищею и одеждою несчастных, за обувью и помещениями, за лечением, заковыванием, рассмотрением их жалоб – за всеми обстоятельствами, кои отягчают сердца заключенных.
– Этак, господин Гааз, вы дождетесь того, что вас вовсе перестанут приглашать в комитет, – вмешался генерал Цынский.
– Тогда, господин обер-полицмейстер, я сам приду – хотя бы для того, чтоб спросить вас, как начальника московской полиции: почему мы с губернским стряпчим Ровинским нашли в Басманной части семь подвальных темниц, куда не проникает луч света, где люди слепли, и между ними почетный гражданин Сопов. Почему чины полиции, производящие следствия об раскольниках, берут взятки? Почему не получил я ответ на одиннадцать прошений об узниках, содержащихся безвинно в Бутырском замке?
– С прошениями вам надобно обратиться в комиссию прошений, буде находите их основательными.
– Владыко, нахожу ли я их основательными? Непременно нахожу! Более основательнымидаже, чемто, кругла Земля или квадратна, обращается вкруг Солнца или установлена неподвижно, – ибо душа выше географии. А душа страдающая важнее всего прочего. Вспомним то место из Евангелия, где слепец-нищий сидел на дороге, а Господь Иисус проходил мимо. Не видно, чтоб слепой призывал его или просил об исцелении, не было причин останавливаться, не было нужды действовать, но господь остановился и сказал:
– Фёдор Петрович, вы с нами как с малыми детьми, – улыбнулся сенатор Штерн. – Всё про несчастных, невинных, но у нас ведь не Германия, порядочных людей по тюрьмам не держат, а если вы уж так добры, как стараетесь нам внушить, то и нас, Христа ради, пожалейте, – давно пора за другой стол перейти, подкрепить силы.
– Ваше превосходительство, наш комитет собирается не часто: летом и весной раз в месяц, зимой и осенью еще реже. Если б мы так торопились делать добро, как спешим к обеду!
– Я к тому напомнил о времени в такой шутливой форме, что вопрос вам задан самый безобидный: находите ли вы свои прошения основательными? Ответьте, и дело с концом, ей-богу, мы ведь не язычники, а вы не миссионер, чтоб обращать нас в христианство.
– Да, я нахожу свои прошения весьма основательными, иначе не утруждал бы комитет, тем паче не осмелился бы доводить их до государя императора, как было в случае с казаком-некрасовцем Орловым. Известно, что в турецкую кампанию сии казаки содействовали русским войскам при форсировании Дуная, государь за воинские заслуги разрешил особым манифестом вернуться казакам в Россию, обещав, что они не будут подвергнуты никаким взысканиям. Как же исполнило государев манифест Губернское правление? Вместо того чтобы привести в подданство Орлова, пожелавшего поселиться в Калуге, его заковали в кандалы и отправили через Москву во Владимирскую губернию, по месту рождения. Только благодаря хлопотам комитетского ходатая господина Арсеньева и господина Пустошина Егора Орлова освободили. А ныне к прежним прошениям я присовокупляю ходатайство за прибывших в пересыльную тюрьму трех беспоповцев из посада Дебрянка; двое из них, Иван Щекочихин и Егор Воронин, назначены в арестантские роты в Оренбург без всякого суда, лишь произволом полтавского генерал-губернатора князя Долгорукова.
– Они злодеи хуже душегубов, – возвысил голос митрополит. – Даже убийца находит на дне души смирение, они же в злобе лютой не согласны присоединиться к единоверческой церкви. По делам вору и мука!