Не дочитав, Гарин свернул текст со вздохом разочарования, закрыл воду. В проёме двери ванной комнаты стояла голая Маша. Пошатываясь, она тёрла лицо:
– Гарин… а вы уже?
– Я уже.
– А я ещё… – сонно улыбнулась она.
– Вы были правы, Маша.
– Что?
– Лечебные грязи малоэффективны против параноидной шизофрении.
Маша болезненно сморщилась, вошла, опустилась на унитаз. Сидела, пошатываясь, закрыв глаза. Струя её мочи зажурчала в стояке.
– Господи, как же я напилась вчера… – пробормотала она.
– Усталость дня, – пробасил Гарин, с удовольствием откидывая тяжёлую похмельную голову на холодный край ванны. – Впечатления. Потрясения.
– И вы меня не остановили.
– Как?
– Ну, сказали бы: Маша, не пей больше!
Гарин ничего не ответил. Маша встала, присела на край ванны:
– Можно к вам?
– Попробуйте.
Маша легла на него. Из переполненной ванны полилась вода.
– Доктор, я просто полежу… ладно?
– Конечно, конечно…
Гарин заворочался, обнимая её. Вода колыхнулась, хлынула на пол.
– Гарин, вы не только мамонт… вы кит…
После ванны и контрастного душа Гарин потребовал у графских слуг бритву, помазок, мыло и впервые за всё путешествие взбил крем, намылил и обрил свою голову, что за последние шесть лет холостяцкой жизни он научился делать превосходно. Они с Машей и уже проснувшейся, успевшей прогуляться по саду Пак позавтракали на веранде с видом на реку. Оба графа, как доложили им, вставали не раньше десяти. Остальных домочадцев нигде не было видно.
После завтрака пошли навестить раненого Штерна. В графском госпитале он лежал в отдельной, небольшой, но уютной палате. Когда Гарин, Маша и Пак вошли, Штерн открыл глаза. С забинтованным плечом он лежал на деревянной кровати, любимый кот спал у него под боком.
– Доброе утро, доктор! – громко приветствовал его Гарин.
– Дорогие мои, доброе утро, – заулыбался Штерн.
Гарин сел рядом, положил свою массивную длань на большой бледный лоб Штерна.
– Нет, кажется, – произнёс тот.
– Но вчера был жар, – заговорила Пак. – 38, 6. И вы бредили, доктор.
– Бредил? Чем? – спросил Штерн.
– Что-то про седьмой причал. Вы боялись опоздать.
– Седьмой причал? Не помню…
– Слабость есть? – спросил Гарин.
– Да, естественно, – ответил Штерн.
– Да, естественно, коллега. Три пули получить – не баран чихнул. Антибиотики?
– Колют, – ответила Пак. – У них тут всё есть.
– Боль?
– Вот только под утро заныло, – ответил Штерн, трогая плечо и улыбаясь ослабевшими губами. – На ночь они меня прокололи морфином.
Гарин взял здоровую руку Штерна в свои, задумался секунду и заговорил:
– Вот что, доктор. Вам недельку придётся полежать. Необходимо. Транспортировать на маяковских сейчас вас невозможно.
– Понимаю.
– Придётся вас здесь оставить. Сугробовы – приличные люди, как вы уже поняли. Позаботятся.
– Останусь, что ж, – вздохнул Штерн. – Нам с Эхнатоном особенно некуда спешить.
– А вот нам нужно спешить в Барнаул. – Гарин похлопал его по руке. – Поправитесь – доберётесь. Увидимся, Бог даст.
– Платон Ильич, вы не представляете, какое было счастье работать с вами… эти полтора года… да и не просто работать, а вообще… быть с вами. Вы замечательный… удивительный…
Нижняя губа Штерна привычно умоляюще вытянулась.
– И мне было чрезвычайно приятно с вами. Поправляйтесь! Бог даст – ещё поработаем. Всё хорошее, как всегда, впереди. Работа – не волк, но человек не ёж!