Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

Я старался в течение дня держаться подальше от Майкла, так как могло показаться чрезвычайно странным, если бы белый человек и слуга-африканец вели регулярные беседы. Однако ночью, после ухода рабочих, у нас начинались длительные беседы об отношениях между Коммунистической партией и АНК. Однажды я вернулся на ферму поздно вечером после одного из собраний. Когда я оставался на ферме один, я взял за правило убеждаться в том, что все ворота заперты, а свет выключен. Поселившись на ферме, я принял немало мер предосторожности, потому что чернокожий, въезжающий на машине в частное владение в Ривонии посреди ночи, мог вызвать много нежелательных вопросов. Но в этот раз я вдруг увидел, что в доме горит свет и на всю мощь играет радио. Парадная дверь была открыта, и, войдя внутрь, я обнаружил Майкла крепко спящим в постели. Я был буквально взбешен этим нарушением безопасности. Разбудив Майкла, я отчитал его: «Парень, как ты можешь оставлять свет и радио включенными?!» Он оказался под парами алкоголя, поэтому тоже разозлился в ответ: «Нель, тебе обязательно было будить меня? Это не могло подождать до завтра?» Я, однако, указал ему на то, что это вопрос безопасности, и сделал ему выговор за его небрежное поведение.

Вскоре после этого в доме в качестве официального арендатора поселился Артур Голдрайх вместе со своей семьей, а я занял недавно построенный коттедж для домашней прислуги. Присутствие Артура обеспечивало надежное прикрытие для нашей деятельности. Артур по профессии был художником и дизайнером, по своим политическим взглядам – членом Конгресса демократов и одним из первых руководителей «Умконто ве сизве». Однако его политические взгляды, разумеется, были неизвестны полиции, и его никогда не допрашивали и не подвергали обыскам. В 1940-е годы Артур в составе формирований «Пальмах», военного крыла еврейского национального движения, сражался в Палестине. Он был хорошо осведомлен о методах партизанской войны и помог мне заполнить многие пробелы в моих знаниях в этой области. Артур был яркой личностью, с его появлением на ферме сложилась жизнерадостная атмосфера.

Последним из приехавших постояльцев фермы стал мистер Джеллиман, дружелюбный белый пенсионер, давнишний сторонник нашего движения. Он играл роль бригадира фермы. Мистер Джеллиман привез с собой из Сехухунеленда группу молодых рабочих, и вскоре наша ферма стала похожа на любое другое небольшое хозяйство в стране. Джеллиман не являлся членом АНК, но симпатизировал его идеям и был сдержанным и трудолюбивым. Я обычно готовил ему завтрак и ужин, и он был неизменно любезен со мной. Много позже Джеллиман рисковал собственной жизнью и средствами к существованию в отчаянной по своей смелости попытке помочь мне.

Для меня на ферме наступало прекрасное время, когда меня навещала моя жена и семья. Как только Артур Голдрайх вместе с семьей поселился в доме, Винни стала приезжать ко мне по выходным. Мы были осторожны в этом вопросе. Первый водитель забирал ее в одном месте и высаживал в другом, а затем второй водитель уже отвозил ее на ферму. Позже она начала сама приезжать ко мне с детьми на арендованной машине, выбирая всякий раз самый кружной из возможных маршрутов. В то время полиция еще не следила за каждым ее шагом.

В такие дни казалось, что время остановилось. Мы пытались притвориться, что эти украденные моменты нашего счастья были правилом, а не исключением в нашей жизни. По иронии судьбы, на ферме Лилислиф у нас с Винни было больше уединения, чем когда-либо дома. Дети могли повсюду бегать и играть, и мы чувствовали себя в безопасности, пусть и ненадолго. Это был такой идиллический мирок.

Винни привезла старую пневматическую винтовку, которая была у меня в Орландо, и мы с Артуром тренировались на ферме в стрельбе по мишеням или по голубям. Как-то я на лужайке перед домом целился из винтовки в воробья, сидевшего высоко на дереве. Хейзел Голдрайх, жена Артура, наблюдавшая за мной, в шутку заметила, что я никогда не попаду в цель. Едва она закончила фразу, как воробей замертво упал на землю. Я повернулся к ней и уже собирался было похвастаться своей меткостью, как сын Голдрайхов, Пол, которому тогда было около пяти лет, повернулся ко мне со слезами на глазах и закричал: «Дэвид, зачем ты убил эту птичку? Ее маме будет очень грустно!» Я вместо гордости испытал стыд, поняв, что в этом маленьком мальчике гораздо больше человечности, чем во мне. Это было достаточно странное ощущение для человека, являвшегося руководителем зарождавшейся партизанской армии.

45