Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

Я провел лишь несколько дней в больнице тюрьмы «Форт», затем меня перевели в Преторию. В Йоханнесбурге не было никаких ограничений на посещения, и ко мне постоянно приходил поток людей, желавших встретиться со мной. Встречи всегда поднимают настроение в тюрьме, а их отсутствие может привести в глубокое уныние. Переводя меня в Преторию, власти ставили своей целью перевести меня с хорошо знакомой мне территории в такое место, где было бы меньше друзей, навещающих меня.

В Преторию меня отвезли в наручниках в старом полицейском фургоне в компании другого заключенного. В фургоне была жуткая грязь, мы с напарником сидели на засаленной запасной шине, которая всю дорогу до Претории ездила из стороны в сторону. Выбор для меня напарника был весьма интересен: это был Нкадименг, член одной из самых жестоких банд Суэто. Обычно тюремное руководство не разрешает использование одного транспортного средства одновременно для политического заключенного и уголовника. Я подозреваю, что в данном случае власти надеялись, что я могу быть испуган самим присутствием Нкадименга, который, как я предполагал, был полицейским информатором. К тому времени, как попал в тюрьму Претории, я был грязен и взвинчен, и мое раздражение усугублялось тем фактом, что меня посадили в одну камеру с тем уголовником, с которым я провел всю дорогу. Я потребовал (и в конце концов получил) отдельную камеру, чтобы иметь возможность подготовиться к своему судебному процессу.

Теперь мне были разрешены только два посещения в неделю. Несмотря на то расстояние, которое ей приходилось преодолевать, Винни регулярно приезжала ко мне и всегда привозила чистую одежду и вкусную еду. Это был ее способ выразить мне поддержку, и каждый раз, когда я надевал свежую рубашку, я чувствовал ее любовь и преданность. Я понимал, как трудно было ей добираться до Претории в середине дня среди недели, оставив дома двух маленьких детей. Ко мне приходили многие другие люди, которые приносили еду, в том числе всегда верная миссис Пиллэй – она каждый день угощала меня обедом из пряных блюд.

Я стеснялся щедрости своих посетителей и старался поделиться своей едой с другими заключенными на моем этаже. Вообще-то это было строго запрещено. Чтобы обойти эти запреты, я предлагал свою еду надзирателям, которые после этого относились бы ко мне более снисходительно. Действуя в русле этой тактики, я попытался подарить замечательное красное яблоко одному чернокожему надзирателю, который, однако, презрительно посмотрел на мой подарок и отверг его: «Мне этого не надо». Я уже успел заметить, что чернокожие надзиратели, как правило, либо гораздо более отзывчивы, чем белые, либо более суровы, словно они хотят превзойти по строгости своих хозяев. Хочу сказать, что в моем случае тот чернокожий надзиратель увидел, что его белый коллега взял яблоко, которое он отверг, – и впредь уже больше не проявлял излишней принципиальности. Как результат, вскоре я без каких-либо проблем снабжал едой всех своих товарищей по заключению.

Благодаря тюремным слухам я узнал, что Уолтера Сисулу тоже перевезли в Преторию, и, хотя мы были физически изолированы друг от друга, нам удалось пообщаться. Уолтер подал ходатайство о выходе на свободу под залог (я это решение полностью поддержал). Возможность освобождения под залог уже давно являлась в Африканском национальном конгрессе болезненной темой. Некоторые считали, что мы должны отказываться от такой практики, поскольку она может быть истолкована как проявление малодушия с нашей стороны и готовность принять расистские ограничения правящего режима и его правовой системы. Я не думал, что эта точка зрения должна применяться повсеместно, и полагал, что нам следует рассматривать этот вопрос в каждом конкретном случае. С тех пор, как Уолтер Сисулу стал генеральным секретарем АНК, я осознавал, что необходимо приложить все усилия, чтобы вызволить его из тюрьмы. Он был слишком важен для организации, чтобы позволить ему томиться в тюрьме. В данном случае залог был практическим, а отнюдь не теоретическим вопросом. В отношении меня все было по-другому. Я действовал в подполье – а Уолтер никогда не скрывался от властей. Я стал официальным символом нашей освободительной борьбы – а Уолтер работал в интересах АНК негласно, за кадром. С учетом всех этих обстоятельств он согласился с тем, что в моем случае не следовало даже и помышлять о ходатайстве об освобождении под залог. Прежде всего, оно в любом случае не было бы удовлетворено. Кроме того, мне не хотелось предпринимать никаких шагов, которые могли бы навести на мысль о том, что я не был готов к последствиям той подпольной борьбы, которую выбрал для себя.