Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

Когда все присутствующие в зале успокоились и было объявлено о начале судебных слушаний, я официально обратился к прокурору, мистеру Босху, которого я знал со времен моей адвокатской практики, и магистрату, мистеру ван Гердену, который также был мне хорошо знаком. Я подал ходатайство о двухнедельной отсрочке слушания моего дела на том основании, что меня перевели в Преторию, не дав возможности уведомить об этом своих адвокатов. Мне была предоставлена отсрочка на одну неделю.

Когда я вернулся в свою камеру, белый надзиратель, заметно нервничая, сказал мне, что начальник тюрьмы, полковник Джейкобс, приказал отдать ему мою леопардовую накидку. Я ответил: «Можете передать ему, что он ее не получит». Надзиратель, оказавшись весьма неуравновешенным парнем, буквально затрясся от страха. Он умолял меня отдать ему накидку, опасаясь, что его уволят, если он не добьется этого. Мне стало жаль его, и я сказал: «Послушайте, просто передайте своему начальнику, что такое решение принял Мандела и что вы здесь совершенно ни при чем». Через некоторое время появился сам полковник Джейкобс и приказал мне отдать ему то, что он назвал одеялом. Я ответил, что он не может навязывать мне никаких правил в отношении той одежды, которую я решил надеть в суде, и если он попытается конфисковать мою накидку, то я обращусь с жалобой в Верховный суд. Полковник больше не пытался забрать мое «одеяло», однако в конечном итоге власти разрешили мне носить мою накидку только в зале суда, а не по дороге туда или обратно, опасаясь, что это может спровоцировать других заключенных.

Когда неделю спустя судебный процесс возобновился, мне было разрешено обратиться к суду до того, как мне предложат признать свою вину. Воспользовавшись этой возможностью, я заявил: «Я надеюсь, что смогу доказать, что это судебное дело представляет собой испытание чаяний африканского народа, именно поэтому я счел уместным провести свою собственную защиту». Я хотел дать понять судьям, журналистам и собравшимся в зале судебных заседаний, что намерен превратить этот судебный процесс в суд над государством. Я потребовал отвода магистрата на том основании, что не считал себя морально обязанным подчиняться законам, принятым парламентом, в котором нет моих представителей. Я также заявил об отсутствии возможности добиться справедливого судебного разбирательства от белых судей:

«Почему в этом зале суда я стою перед белым магистратом, перед белым прокурором, в сопровождении белых судебных приставов? Может ли кто-нибудь честно и серьезно предположить, что в такой обстановке весы правосудия сбалансированы? Почему ни один африканец в истории нашей страны никогда не удостоился чести быть судимым своими родными и близкими, своей собственной плотью и кровью? Ваша честь, я отвечу на этот вопрос: истинная цель жесткой расовой сегрегации состоит в том, чтобы гарантировать, что правосудие, отправляемое судами, соответствует политике страны, независимо от того, насколько эта политика может противоречить нормам правосудия, принятым в судебной системе во всем цивилизованном мире… Ваша честь, я ненавижу расовую дискриминацию во всех ее проявлениях. Я боролся с этим всю свою жизнь. Я борюсь с этим сейчас и буду бороться до конца своих дней. Я ненавижу обстановку, которая меня окружает в моей собственной стране. Она заставляет меня чувствовать себя чернокожим африканцем в суде белого человека. Так не должно быть».

В ходе судебного разбирательства прокурор вызвал более ста свидетелей со всей страны, в том числе из Транскея и Юго-Западной Африки[58]. Это были сотрудники полиции, журналисты, представители городской администрации, работники типографий. Они представили доказательства того, что я незаконно покинул территорию страны и что в мае 1961 года я подстрекал африканских рабочих к трехдневной забастовке. Было совершенно очевидно (я этого и не оспаривал), что я виновен по обоим пунктам обвинения.