Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

Нельсон Мандела: Вы не согласны с тем, что было бы неправильно, чтобы премьер-министр проигнорировал письмо, в котором поднимаются жизненно важные вопросы, затрагивающие интересы подавляющего большинства граждан страны?

Свидетель: Это письмо не было проигнорировано премьер-министром.

Нельсон Мандела: Просто ответьте на мой вопрос. Считаете ли вы правильным, чтобы премьер-министр не отвечал на просьбы подавляющего большинства граждан страны по жизненно важным вопросам? Вы утверждаете, что это правильно?

Свидетель: Премьер-министр, в действительности, не оставил без внимания это письмо.

Нельсон Мандела: Мистер Барнард, не хочу показаться грубым, но не могли бы вы ограничиться ответами на мои вопросы? Я вам задал конкретный вопрос: согласны ли вы с тем, что со стороны премьер-министра крайне неприлично не отвечать на просьбы, затрагивающее жизненно важные вопросы, которые касаются подавляющего большинства населения страны?»

Мы с мистером Барнардом так и не пришли к взаимопониманию. В конце концов он просто заявил, что тон моего письма был агрессивным и невежливым, поэтому премьер-министр не ответил на него.

* * *

На протяжении всего судебного процесса прокурор и судья постоянно интересовались у меня, сколько свидетелей я намерен вызвать. Я всегда отвечал им: «Я планирую вызвать столько свидетелей, сколько и обвинение, возможно, немного больше». Когда гособвинение, наконец, завершило вызов своих свидетелей, в зале суда воцарилась тишина в ожидании начала моей защиты. Я встал, но вместо того, чтобы вызвать своего первого свидетеля, совершенно буднично заявил, что вообще никого не планирую вызывать и что тем самым закрываю свою защиту. По залу суда прокатилась волна удивленного гула, а прокурор не удержался от восклицания: «О, Господи!»

Я с самого начала вводил суд в заблуждение в вопросе свидетелей защиты, потому что понимал, что обвинение представит точные и неопровержимые доказательства моей вины. Я не видел смысла в вызове свидетелей для своей защиты. Благодаря моим перекрестным допросам и попыткам заставить магистрата взять самоотвод я сделал те заявления о несправедливости суда, которые и планировал. Я не видел смысла вызывать свидетелей, чтобы попытаться опровергнуть то, что было неопровержимо.

Магистрат оказался застигнутым врасплох моим поступком и переспросил меня с некоторым недоверием:

– Вы хотите еще что-нибудь сказать?

– Ваша честь, я утверждаю, что я не виновен ни в каком преступлении.

– Это все, что вы можете сказать?

– Ваша честь, при всем уважении к вам, если бы мне было что сказать, то я бы это обязательно сказал.

Прокурор был вынужден срочно порыться в своих бумагах, чтобы подготовиться к своему выступлению, к которому (в такие сжатые сроки) он пока еще не был готов. Как результат, он очень кратко обратился к суду и попросил магистрата признать меня виновным по обоим пунктам обвинения. Затем суд был отложен до следующего дня, чтобы у меня была возможность обратиться к суду с ходатайством о смягчении наказания до того, как тот вынесет свой приговор.

На следующее утро перед началом судебного заседания я находился в офисе за пределами зала суда, разговаривая с Бобом Хепплом, который консультировал меня по моему делу. Мы восхищались тем, что накануне Генеральная Ассамблея ООН впервые проголосовала за санкции против Южной Африки. Боб также рассказал мне, что в Порт-Элизабет и Дурбане были проведены диверсионные акты – как в честь голосования в Генеральной Ассамблее ООН, так и в знак протеста против суда надо мной. В самый разгар нашей беседы в офисе появился прокурор, мистер Босх, который со словами извинений попросил Боба оставить нас наедине.

«Мандела, – сказал он после того, как Боб ушел, – я не хотел приходить сегодня в суд. Впервые в своей карьере я презираю то, что делаю. Мне причиняет душевную боль то, что я должен просить суд отправить вас в тюрьму». Затем он пожал мне руку, выразив надежду на то, что для меня все обернется хорошо. Я поблагодарил его за эти слова и заверил его в том, что никогда не забуду их.