Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

Хотя самые горячие из нас как раз были готовы пойти на конфликт, мы решили вместо этого ответить нашим оппонентам их же оружием. Среди нас было гораздо больше хороших певцов, чем у них, и мы, собравшись вместе, через несколько минут запели зажигательную песню «Стимела» о поезде, направляющемся из Южной Родезии. Эта песня не относится к числу политических, но в контексте наших обстоятельств она невольно стала такой, поскольку подразумевалось, что в поезде находились партизаны, направлявшиеся для вооруженной борьбы с южноафриканской армией.

Несколько недель наши две группы пели, соревнуясь, во время работы. Постоянно расширяя свой репертуар, мы вскоре добрались до явно политических песен, таких как Amajoni. Это песня о партизанах, а ее название соответствует английскому жаргонному слову «Джонни», обозначающему необстрелянного новобранца. Среди песен, которые мы исполняли, была Tshotsholoza – песня, которая сравнивает освободительную борьбу с движением встречного поезда (если повторять название этой песни снова и снова, то получится имитация стука колес поезда). Мы пели также песни о Хартии свободы и о Транскее. В последней были такие строчки: «Есть две дороги, одна из них – дорога Матанзимы, другая – дорога Манделы. По какой из них ты пойдешь?»

Пение делало нашу работу легче. У некоторых заключенных были необыкновенные голоса, и мне часто хотелось отложить свою кирку в сторону и просто слушать их пение. Члены банды в этом отношении не были для нас конкурентами. Они вскоре замолкали, а мы продолжали петь. Однако, к сожалению, один из надзирателей хорошо знал язык коса. Он понял содержание наших песен, и нам приказали прекратить пение. Свистеть нам также было запрещено. С того дня мы работали в тишине.

Я рассматривал членов банды не как соперников, а как исходный материал, над которым необходимо работать в интересах нашего дела. Так, среди заключенных был один уголовник по прозвищу Джо-мой-малыш, который вначале совершенно не интересовался политикой, а позже присоединился к Африканскому национальному конгрессу и стал оказывать неоценимую помощь в том, чтобы передавать необходимые нам материалы в тюрьму и из тюрьмы.

Как-то мы узнали о том, что Богарт был жестоко избит надзирателем во время работ в каменоломне. Я не присутствовал при этом инциденте, однако мог видеть его результаты. Богарт со следами сильных побоев на лице сам подошел ко мне в нашем коридоре и попросил меня о помощи. Я сразу же согласился взяться за его дело.

Мы всегда искали способы противостоять тюремным властям, и факт избиения заключенного как раз относился к числу тех инцидентов, которые мы могли обсуждать с тюремной канцелярией. Незадолго до этого мы узнали, что один из членов Панафриканского конгресса по имени Ганья был избит надзирателем. Я в качестве адвоката написал письмо специальному уполномоченному по исправительным учреждениям генералу Стейну с протестом от имени Ганьи. Вскоре после этого меня привели в тюремную канцелярию, где тюремщики, не переводя дыхания, принялись отрицать, что избиение имело место, и одновременно добивались от меня признания в том, как я мог узнать об этом. Я настаивал на том, чтобы надзирателя, избившего Ганью, перевели с острова Роббен. Тюремная администрация отказалась, заявив, что против него нет никаких улик и что он, таким образом, невиновен. Однако вскоре после этого надзирателя, о котором идет речь, мы перестали видеть в нашей тюрьме.

Исход того дела меня весьма ободрил, поэтому, когда Богарт попросил помочь ему, я тут же потребовал встречи с представителем тюремной администрации. На следующий день меня вызвали в тюремную канцелярию, где сотрудник администрации вежливо сообщил мне, что данное дело расследовано и закрыто.

– Это является нарушением правил! – сказал я. – Это дело должно быть обязательно рассмотрено!

– Нет, – ответил тюремщик, – мы попытались взять показания у так называемого заявителя, однако он отрицает, что на него кто-либо когда-либо нападал.

– Это совершенно невозможно! – воскликнул я. – Я говорил с ним по этому вопросу только вчера!

Сотрудник администрации дал соответствующее указание лейтенанту и сказал мне:

– Тогда посмотрите сами!

Лейтенант провел в канцелярию Богарта, все лицо которого было перебинтовано. На вопрос представителя тюремной администрации, избивали ли его, Богарт тихо ответил, не встречаясь со мной взглядом:

– Нет, баас, меня никто никогда не избивал.

После этого его увели.

– Ну, Мандела, – издевательски поинтересовался у меня сотрудник администрации, – теперь ты убедился в том, что дело закрыто?

Ему удалось унизить меня. Нельзя исключать, что он подкупил Богарта, пообещав ему дополнительные порции еды и табак, чтобы тот отказался от своих обвинений.

С этого момента я всякий раз требовал от заключенных подписанного письменного заявления, прежде чем браться за какое-либо дело с жалобой против действий тюремных властей.

65