Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

В конце трехдневного раунда переговоров мы достигли соглашения, которое стало известно как «Протокол Гроот-Шур». Согласно этому документу, обе стороны обязались начать мирный процесс переговоров. Правительство взяло на себя обязательства отменить чрезвычайное положение в стране (и вскоре оно выполнило это обещание, отменив чрезвычайное положение везде, кроме охваченной насилием провинции Наталь). Мы договорились создать совместную рабочую группу для устранения тех многочисленных препятствий, которые все еще стояли на нашем пути.

Когда дело дошло до конституционных вопросов, то мы потребовали, чтобы новая конституция была разработана Учредительным собранием. Как мы считали, в состав Учредительного собрания должны были войти те, кого изберет сам народ. Но до выборов в этот орган необходимо было создать временное правительство, которое могло бы осуществлять контроль за процессами переходного периода до тех пор, пока не будет избрано новое правительство. Правительство не могло выступать одновременно и игроком, и судьей, как это мы наблюдали сейчас. Мы выступили за созыв многопартийной конференции для организации переговоров по формированию временного правительства и изложили руководящие принципы функционирования Учредительного собрания.

105

Хотя мне хотелось отправиться в Цгуну сразу же после своего освобождения из тюрьмы, я смог поехать туда только в апреле 1990 года. У меня не было возможности направиться на свою родину тогда, когда я захочу: требовалось подготовить выступления для местных организаций, руководство АНК требовало также обеспечить мою охрану. К апрелю руководство АНК и бригадный генерал Банту Холомиса[110], военный лидер Транскея, симпатизировавший АНК, договорились о моей поездке.

Я хотел, прежде всего, отдать дань уважения своей покойной матери. Поэтому сначала я отправился в Цгуну на то место, где была похоронена моя мать. Ее простая могила была покрыта лишь несколькими камнями и поставленными на попа кирпичами, она ничем не отличалась от других могил в Цгуну. Мне трудно описать свои чувства: я чувствовал сожаление о том, что не смог быть с ней, когда она умирала, раскаяние в том, что не заботился о ней должным образом, когда она была еще жива, и тоску по тому, как все могло бы сложиться, если бы я решил прожить свою жизнь по-другому.

Осматривая свою родную деревню после стольких лет отсутствия, я был поражен как многими переменами в ней, так и их недостаточностью. Когда я был молод, жители Цгуну вообще не интересовались политикой и практически ничего не знали о борьбе за права чернокожих африканцев. Они принимали жизнь такой, какая она есть, и не задумывались о том, чтобы поменять ее. Однако теперь, когда я вернулся, то услышал, как школьники Цгуну поют песни об Оливере Тамбо и отрядах «Умконто ве сизве», и невольно удивился тому, как знания об освободительной борьбе проникли во все уголки Южной Африки и слои африканского общества.

У жителей моей деревни сохранились теплота и простота в общении, которые вернули меня в те дни, когда я был мальчиком. Меня, однако, обеспокоило то, что они казались такими же бедными, как были раньше (если даже не еще беднее). Большинство по-прежнему жили в простых хижинах с земляными полами, без электричества и водопровода. Во времена моей юности деревня была опрятной, вода чистой, а трава, насколько хватало глаз, зеленой и незамусоренной. Загоны для скота были подметены, пахотный слой сохранен, поля аккуратно разделены межами. Теперь же не подметали даже деревенские улицы, вода была грязной, а поля в округе были завалены пластиковыми пакетами и различного рода обертками. Когда я был ребенком, мы не знали, что такое пластик, и, хотя он, несомненно, в чем-то улучшал нашу жизнь, его присутствие в Цгуну казалось мне чем-то вроде скверны. Складывалось впечатление, что у деревенской общины исчезло чувство гордости за свое место.

В апреле я посетил еще одно знаковое для себя место: я побывал на острове Роббен, чтобы убедить двадцать пять политических заключенных из числа бойцов «Умконто ве сизве» принять предложение правительства об амнистии и покинуть эту тюрьму. Хотя меня перевели с острова восемь лет назад, мои воспоминания о нем были еще свежи и не окрашены ностальгией. После всех тех лет, в течение которых меня здесь посещали другие люди, для меня оказалось весьма любопытным самому стать посетителем на острове Роббен.