Дом, которого нет

вращается (я возвращаюсь к свастике)

и время, и… босая, в юбках, Лора.

Как древние, всё отлицетворять люблю.

Артур дерзнул глядеть сквозь пустоту.

Он вправе, что уж, был измерить ту.

Вращение пропеллера на пальце

нормально, если палец ты, что держит.

А не пихаешь под вращенье (ломтик сальца

пускаешь в мясорубку жестом внешним).

Везде отсылки к жизненной основе.

Ничто не ново, даже то, что внове.

И пели, и кружились, и молчали,

пекли в огне картошку с рыбой вместе,

за разговорами часов не замечали,

тень провожали гаснущих созвездий…

Артур на это всё смотрел сквозь пальцы,

и будто бы чему-то усмехался.

Уснули многие под утро. А она

пошла бродить в деревьях: одиночка.

С ней птицы говорили, из-за сна.

Летают по мирам такие, в общем,

и ведьмами звались от слова "ведать".

Встал и пошёл мой выдуманный следом.

Хруст ветки под ногой. Она услышала:

– Не спится? – Спать во сне? Плохая мысль.

– Мне нравится, когда вокруг лишь тишь одна.

– Ты можешь тишь со мною разделить.

– Нет, не могу. Удары сердца в клетку

будут тащить с горы, как вагонетку.

– Сбежать от очевидного? Не смело.

– Смелей, чем от разумного бежать.

– К друг другу тянет нас с тобой. Так в чём же дело?

– Рассыплешься ты, стоит мне нажать. –

«Любимец времени, не трогай всевременность», –

совет она сказала глазом, мельком.

– Рассыплюсь? Нет, не думаю. Такие,

как ты, себя возносят слишком сильно.

– Теперь представь, что зеркало увидел.

И для него всю фразу повтори. Ну?

– Могу и повторить. Не так уж важно.

– Перед собой самим такой бесстрашный?

– Парад пустот и только. – Но каких

пустот. – Не выбираю сторону я больше.

Раньше считал, естественны грехи.

Теперь в них не нуждаюсь. – Вот кто может

со светом тьму махнуть с улыбкой милой!

– Для тела пыль настанет за могилой.

– Ну а душа? – Энергия, и только.

Возможно, зуб мой – ноготь Эпикура.

– Осознаёшь ты чем, что меня хочешь?

– Собой, что вне иллюзий абажура.

– Иллюзией владеть, а не спокойно

периметр мерить, взора недостойный?

– Примерно так. – Однако, это нонсенс.

Для просветлённого твой вывод еретичен.

– Иди сюда. – Назад. – Ты что? Не бойся.

Я не стремлюсь тебя присвоить лично.

Никто об этом не узнает, кроме леса.

– Умрут – узнают, милый мой повеса.

Хоть видишь, кто я? – Девочка без глаза.

– Без будущего. Значит, без надежды.

– Прекрасно, что предупреждаешь сразу.

– Ты незнакомок видел вне одежды,

которую китайцы шьют на фабриках.

Не знаешь, с кем экстаз решил рождать.

Вдруг, она носит страшную болезнь?

Да, хорошо, раз нужно, заразишься,

а нет, так что-то помешает встрече с ней. –

На дерево она облокотилась,

обвив его, сверкая золотым

и белым глазом сразу. «Просто дым».

– Больны мы все смертельно от рождения.

Какая разница, чем буду я болеть?

Любая смерть – самоубийство, Хилман вычислил.

Что страстью было, тем и умереть.

– Бесстрашный ты. Второй на моей памяти.

Был уже, знаешь, вот такой: «Коси, коса, меня».

Свет в нём носил с моей подачи кличку. Я

ей мирового Паука крестила, бога.

Он знал, что жизнь – игра картёжная.

– Играла с ним ты также, недотрога?

– Играла, и по-крупному, в людей.

Кому награду, а кому плетей…

Главою города был тот, кого любила:

мэр, возглавлял преступный синдикат.

Прицелом я ему была тогда, и била

любого промеж глаз, кто, как дикарь,

мешал нам с ним цивилизацию поддерживать.

Похоронила я его на побережии.

С ним и жену его. Сестру. Что мне близнец.

Она была нам сердцем и душою.

Когда повёл её он под венец,

от брака близких было хорошо мне.

Охотились за мной его враги.

О них, сбежав, отёрла сапоги.

Где только ни шаталась в одиночестве.

Вот, вышла замуж: понимал профессор

мои речения, в отличии от всех.

Вдову счёл императора – принцессой.

И после всего этого ты, мальчик,

считаешь, зацепил меня? Удачи.

– Считаю, зацепил. Что, снайпер без упрёка,

поспоришь? Иль мне тоже изложить,

как ты сейчас, своё обличье рока,

в котором пустота убила жизнь?

Была ты льдом? Таким, что не разбить,

но за которым, в толще айсберга, лёг гнить?

Когда к тебе сначала безразличны,

потом ко всем им безразличен ты,

ну а потом, нарядно и публично,

воспринял норму этой пустоты.

Теперь перед тобой стою, и вижу:

такая же, не выше и не ниже.

Вон, шрамы. Ненависть к себе, без компромиссов.

Попытки выдавить с планеты, будто прыщ.

Скорей всего, не по кому-то miss you,

но ужас, что имей хоть сотни тыщ

людей ли, баксов, всё равно умрёшь.

Ты, видя правду, понимала ложь.

Снаружи режешь то, что уж порезано.

Татуировки проступают из-под кожи,

как знаки, выражающие, что есть ты.

– Я знаю, что с тобою мы похожи.

Но это не меняет ничего.

– Меняет, если хочешь ты того.

– Итак, ты расшибёшь свою нирвану?

– Ей ничего не будет, что ни делай

оттуда я. – Спокойно принимая раны,

всё больше отделяешься от тела.

– Прикинулась такой же, как вокруг.

Но знает ли тебя всерьёз супруг?

– Картинку всем подай. Картинки ярки.

За ними смертный глаз терпим становится.

– Лишь тот способен жизнь считать подарком,

кто испытал все грани одиночества.

– Я не одна. Со мной мои бессмертные

и наша с ними целостность за зеркалом. –

Луч солнечный пробился через ветви

сплетённые. Он пальцем по её щеке

провёл. – Я знаю, можешь "нет" ты

сказать. Имеешь волю. Право. – Кем