Дом на солнечной улице

Я никогда не смогла бы представить вещей, которые увидела в той комнате. Каждый сантиметр стен украшала искусная персидская каллиграфия. Птицы разных форм сидели на крошечных веточках мандаринов, и каждая состояла из изгибов букв персидского алфавита, которые обнимались с участием и заботой. Птицы были нарисованы тонкими линиями ручки и чернил всевозможных оттенков синего. Без сомнений, Ширин сотни часов провела, изображая этих птичек из букв на своих насестах. На ковре были вытканы изображения птиц и цветов, и книги лежали поверх него, будто чаши с амброзией для небесных птиц. «Беседа птиц» свила гнездо повыше, на покрывале на ее кровати глубокого синего и кремового цвета.

Ширин выдвинула из-за стола стул и отодвинула коллекцию чернильных ручек, чтобы расчистить место. Угол стола занимала стопка трафаретов для каллиграфии, а вдоль края, почти касаясь стены, выстроились в ряд баночки с чернилами. От лазурита до лажварда и египетской сини, ее комната была наполнена оттенками синего. Почему я никогда не обращала внимания на то, сколько в ней этого цвета? Острый запах хны и коричневого сахара поднимались из керамической миски, закрытой пищевой пленкой. Паста выглядела свежей, будто ее замешали ранним утром.

– Садись здесь, Можи. Надеюсь, запах хны тебя не беспокоит. – Она взяла керамическую миску со стола и поставила на прикроватную тумбочку.

– Совсем нет, – сказала я, – я к нему привыкла. Моя бабушка красит волосы смесью хны и кофейного порошка. Мне нравится запах кофе в ее смеси.

Она села на покрывало, положила у стены подушку и устроила голову на ней.

– Я вся внимание.

Я вслух зачитала последний акт. Каждое произнесенное слово уносило из груди часть тревожности, и я снова чувствовала покой. Мы работали все утро и пару часов после обеда. Она считала, что я хорошо отобразила единение тридцати птиц, чтобы стать в конце своего путешествия, в финальной сцене, Симургом.

– Мне нравится, как ты сделала удода передней частью Симурга. Ох, я вспомнила… – Она спрыгнула с кровати и взяла с пола книгу. – Я хотела показать тебе на днях.

Книга была об исламском искусстве каллиграфии. Она положила книгу на стол и пролистнула страницы в поисках изображения. На странице цвета соломы был силуэт птицы, нарисованный черными и золотыми чернилами. Небольшая корона из перьев указывала, что эта птица – удод. Отвернув голову назад, он смотрел на свое большое черное крыло. На крыле в трех разных направлениях росли три кедра – символ обиталища удода. Крошечные золотые завитки украшали тело и длинную изогнутую шею, и слово «Рахман» – «милосердный» – тянулось от спины до самого глаза. Перья хвоста величаво раскидывались во всех направлениях, и слово «Бисмилля» – как и говорила мне Ширин в школе – было написано на его клюве черными чернилами.

– Здорово, – сказала я.

Она кивнула и подошла ближе к столу. Она нагнулась надо мной, чтобы дотянуться до стопки трафаретов в углу. Синие розы на ее платье коснулись моей щеки. Из стопки она достала копию изображения удода, которое только что показала мне. Она вырезала изогнутый алфавит на теле птицы. Я вспомнила татуировку загадочной птицы на ее шее.

– Я научилась этому искусству от теть по отцу в годы, когда мы жили с ними в Абадане. – Она вздохнула и скользнула длинными пальцами по внутренним изгибам трафарета. – Они рисовали цветочные узоры на моих руках. Но я оживляю свою каллиграфию и рисую птиц. Меня успокаивает, когда я воплощаю в жизнь стихи, придавая им форму птиц. Они становятся хорошими татуировками.

– А какая птица на твоей шее?

– О, в смысле та, которая была у меня в том году?

Я кивнула.

– Это был Симург. Мама помогла мне нанести его на грудь. Она знает, как я люблю своих птиц. – Она несколько мгновений неотрывно смотрела на мою шею и грудь, на глаз прикидывая размеры. – Этот узор удода новый. Хочешь, я нарисую его на твоей груди?

Я была поражена предложением Ширин. Чтобы школьная советница нарисовала татуировку на моей груди – такого результата похода к ней домой я никогда не могла представить. В двенадцать я еще даже не проколола уши. Как на моем теле могла появиться татуировка? Я никогда еще даже не пробовала красить кончики ногтей бабушкиной хной – как я могла позволить Ширин нарисовать птицу на моей груди?

– Не стоит, – сказала я. – Спасибо!

– Это временно. Она смоется через пару недель.

Она потянулась к моим пальцам и нежно перевернула мою руку, чтобы взглянуть на ладонь. Пронзительное, щекочущее чувство пробежало по нервам, когда она провела кончиками пальцев по линиям на моей ладони. Она обнажила мое предплечье другой рукой и похлопала голую кожу.

– У тебя красивый тон кожи, Можи, – сказала она. – На такой хна станет привлекательного каштанового цвета. Влажная прохлада, когда она сохнет, очень расслабляет.

Я не знала, как ответить на ее предложение. Что, если мама́н увидит татуировку на моей коже? Что, если перышко покажется под расстегнутой пуговицей моей блузки?