Дом Цепей

— Тогда скажи, Эреталь, почему вдоль этой дороги полно призраков?

Калам дождался, пока пройдут все шеренги, а затем пересек дорогу. На другой ее стороне стоял высокий худощавый мужчина в выцветшем оранжевом одеянии. Вместо глаз у него чернели две дыры. Высохшая, совершенно бесплотная рука сжимала витой посох. Казалось, только благодаря этому посоху он и держится на ногах.

— Прислушайся к ним, призрак из будущего, — хриплым голосом произнес незнакомец.

И Калам услышал. Призрачные солдаты вдруг запели.

Черная кожа убийцы мгновенно покрылась капельками пота.

«А я ведь уже слышал эту песню… вернее, не совсем эту, но очень похожую».

— Худ тебя побери, таннойский духовидец! Объясни мне, что все это значит!

— Таннойский духовидец? Значит, таким именем нарекут меня потомки? Я только не понимаю, что в нем заключено: признание или проклятие?

— А я не понимаю твоих слов, жрец.

— До чего же хрупкой бывает память о прошлом. Вижу, время исказит мое имя. На самом деле я не таннойский духовидец и не жрец. Я — Танно, одиннадцатый и последний сенешаль Ярагатана, изгнанный Первым императором за вероломный союз с Безымянными. Ты знаешь, что он задумал? Мы и представить себе такого не могли. Да, разумеется, Семеро Защитников… но ведь это еще не все… о, больше, гораздо больше. — Танно двинулся вслед за солдатами. — Я подарил им песнь. Она ознаменует их последнюю битву, — прохрипел он, удаляясь. — У них есть хотя бы моя песнь…

Вскоре и призрак, и солдаты исчезли в темноте. Калам взглянул туда, где совсем недавно плескалось море. Море тоже исчезло; тусклые звезды освещали песок и древние кости. Убийца зябко поежился, но совсем не от холода.

«Почему я все это видел? Я ведь живой… пока еще живой. Или, может, это предсмертные видения?»

Он слышал, как перед смертью люди вдруг видели призраков, но не особо верил таким рассказам. Худ редко предупреждает человека о намерении забрать его в свои пределы. Судьба — она как ловчая яма; когда поймешь, бывает уже слишком поздно.

Калам спустился с дороги. Здесь, как и во многих других уголках Рараку, Вихрь сдул дюны, обнажив очередную тайну пустыни — развалины города, некогда занимавшего обширный холм. Темнели русла давно пересохших каналов и остатки переброшенных через них мостов. Фундаменты многих строений были Каламу по щиколотку. Ох, время, беспощадное время. А ведь наверняка прежде какие-то из этих сооружений по высоте и великолепию не уступали помпезным зданиям Малаза и Унты. В глубокие ямы, вырытые на равном расстоянии друг от друга, должно быть, поступала морская вода. Там ее опресняли, пропуская через несколько слоев песка. Остатки террас намекали на обилие садов.

Калам шел по широкой улице, вероятно главной улице древнего города. Она тянулась с севера на юг. Черепки, соль, песок — обычное «мощение» в подобных развалинах.

«Я и сам похож на призрак. Последний пешеход в городе, где уже более не осталось ни стен, ни тайн».

А потом он услышал цокот конских копыт.

Калам метнулся к ближайшему укрытию — остаткам лестницы, спускавшейся в подвал. Всадники приближались со стороны одной из боковых улиц. Бывший подвал был густо завален обломками, и убийце пришлось распластаться на животе.

Пардийцы.

Как и Каламу, им было неуютно в мертвом городе. Они тревожно озирались, сжимая в руках оружие. К четверым пардийцам вскоре подъехал пятый, судя по всклокоченным волосам, обилию талисманов и потрепанной шапке из козьего меха — шаман. Его глаза пылали неистовым, каким-то безумным огнем. Вытащив из-за пазухи длинную кость, шаман начал размахивать ею над головой. Потом он задрал голову и стал шумно принюхиваться.

Руки Калама потянулись к ножам.

Шаман произнес несколько гортанных пардийских слов, после чего выпрыгнул из седла. Прыжок оказался неудачным; он ударился коленкой и тут же принялся ее растирать, сопровождая каждое движение пардийскими проклятиями. Воины спешивались намного проворнее. Они переглядывались, пряча усмешки.

Успокоив свою коленку, шаман начал громко топать ногами и бормотать. Левой рукой он беспрестанно дергал себя за волосы. Со стороны все это могло показаться приступом безумия, но Калам не удивился: многие ритуалы пардийских колдунов напоминали пляску помешанных.

Чутье подсказывало ему: эти пардийцы не из армии Ша’ик. Они вели себя как лазутчики на чужой земле. Калам убрал ножи и стал смотреть, что будет дальше.

Бормотания шамана не прерывались ни на мгновение. Он запустил руку в кожаный мешок у себя на поясе и достал оттуда горсть камешков. Двигаясь по кругу, колдун разбрасывал их во все стороны. Камешки падали с шипением и треском, как раскаленные угли. Запахло чем-то едким. У Калама начали слезиться глаза.