Дом, забытый временем

Утро. Джун разнесла завтрак и теперь ходит по салону корабля со своим подносом и капсулами. Закончив обход, отправляется в кабину пилота. Спустя минуту оттуда выходит сам пилот. Он высокий, стройный, ему нет еще и тридцати. Он так и пышет здоровьем, и смотреть на него неприятно.

Пилот поднимает руку, чтобы привлечь к себе внимание, хотя все и так смотрят на него.

— Как вы знаете, — начинает он, — санитарный корабль до сих пор не прибыл, и мы не можем связаться с Землей. Я уверен, ничего серьезного не произошло, но, чтобы выяснить причины, нам придется спуститься на Землю и посмотреть, в чем дело. Вы не почувствуете никакого дискомфорта при входе в атмосферу, и вам нет никакой необходимости покидать корабль. Не тревожьтесь ни о чем — все будет просто замечательно!

Он возвращается в свою кабину, потом оттуда выходит Джун и велит нам лечь в наших креслах. Звезды плывут вверх. Корабль опускается на Землю.

Пилот и Джун выходят из корабля. Мы приземлились посреди большого поля. За окном больше нет черноты, есть синева и зелень, и вдалеке я вижу зазубренные стены города. Неподалеку пасутся коровы — мы приземлились беззвучно и нисколько их не потревожили.

Пилот не задраил люки, и я вдыхаю свежий земной воздух — он так отличается от стерильного воздуха корабля. Только что взошло солнце. На Земле весна.

Я сажусь в кресле-кушетке. Те, кто еще жив, тоже садятся. Мы ждем пилота и Джун. Солнце поднимается выше, но девушка и пилот не приходят.

Я опускаю ноги на пол, встаю и вдруг понимаю, что могу идти без труда. Прохожу в кабину пилота, спускаюсь вниз и выхожу из корабля. Девушку и пилота я вижу сразу — они лежат на земле, их лица посинели. Опустившись на колени, нащупываю на шее пульс у нее, потом у него.

Оба мертвы.

Неподалеку проходит шоссе, но на нем нет машин. И вообще нигде не видно признаков человеческой жизни. Только стаи птиц над головой.

Остальные пациенты выходят из корабля. Я вижу Уорриков. Язвы на их лицах почти исчезли.

Я расстегиваю больничную рубаху, осматриваю грудь и живот — мои язвы тоже начали исчезать.

Воздух как будто наполнен свечением, и каждый вдох возвращает меня к жизни.

Внезапно я понимаю, что город мертв. Большинство людей Земли мертво. И я, кажется, знаю, почему.

Болезнь Сиддона — это прерванная попытка человеческой расы адаптироваться к ядерной эпохе. Если бы не сыворотка, люди преуспели бы в этом, как животные и птицы.

Ядерных ударов не было. Этого даже не понадобилось.

Те, кто действительно был болен, заболели, во-первых, из-за того, что адаптировались слишком быстро, а во-вторых, были отравлены стерильным воздухом стазис-кораб-лей.

Мы унаследовали Землю.

Другие пациенты с корабля тоже догадались, что произошло. Они ошеломлены и не знают, что делать. Я прошу мужчин похоронить пилота, Джун и тела с корабля. В конце поля я вижу небольшую ферму. Ну что ж, на первое время этого достаточно. Я говорю бывшим пациентам, чтобы они начинали переносить все, что может пригодиться, с корабля в мои новые владения. Наконец-то я знаю, кто я на самом деле. Я дважды упал с неба. В первый раз я хорошо потрудился. На этот раз придется потрудиться гораздо лучше.

ШЕКСПИР В ОБЕЗЬЯННИКЕ

Лоури просыпается. Воскресное утро. Снизу из кухни доносятся знакомые звуки. Завтрак, похоже, уже готов, но Лоури не спешит вставать. Он лежит неподвижно под смятой муслиновой простыней и слушает отдаленный звон посуды, шум текущей из крана воды, тихие шаги Норы по плиточному полу кухни.

Спальня наполнена ярким солнечным светом и свежим утренним дыханием летней травы.

Стены моей тюремной камеры сотканы из времени. Дверь — шахматная доска: день-ночь, день-ночь. Маленькое окошко напротив двери распахнуто в будущее, но окно слишком высокое, и я не вижу, что за ним. Вся моя мебель — стул и небольшой столик. На столе стопка писчей бумаги, рядом с ней давным-давно высохшая чернильница с гусиным пером…

Лоури вдыхает аромат кофе. На завтрак яичница с беконом и тосты. Он отбрасывает простыню, ставит ноги на пол, нащупывает тапочки, скинутые перед сном. Мягко и бесшумно ступая в фетровых тапках, идет в ванную комнату, опустошает мочевой пузырь, умывает лицо и руки. Аккуратно зачесывает назад спутавшиеся во сне темно-каштановые волосы, убирает пряди с высокого лба. Проверяет, не пора ли бриться. Прямо сейчас не нужно, но уже скоро; и еще надо подправить усики. Это единственная деталь собственной внешности, о которой он заботится, ведь усики придают его облику некий намек на ученость.

Набросив пестрый халат, он спускается вниз по покрытой ковром лестнице, пересекает большую гостиную и оказывается на кухне, где витает кофейный аромат. На пластиковой барной стойке уже ждет ярко-оранжевый апельсиновый сок в тронутом изморозью бокале; Лоури выпивает его в три глотка.

Позади Нора тихо произносит:

— Мама и папа приедут сразу после мессы.

Лоури не отвечает. Нора, в отличие от ее родителей, ходит на пятичасовую мессу по субботам.