Дома моей души

Такие походы глобального закупа происходят редко. Лимит строго ограничен. Но сейчас как раз такой случай, что пора.

Вскоре мы выступаем торжественной процессией в поход.

Мы трое сходим по трапу на причал и двигаемся вглубь настоящего живого организма, который все называют «грузовой порт». Это не просто большой порт. Это очень большой порт с его правилами и распорядком жизни. Мощные стрелы кранов размеренно стаскивают с приведенной нами баржи какие-то огромные ящики, тюки и еще много чего, которое я не знаю, как зовется. Снуют паровозики, бегая почти под ногами этих огромных кранов. Они свистят, краны пыхтят. Множество грузовиков бибикают. Кругом полно народу, и все чего-то делают, машут руками, кричат, матерятся. Мы выныриваем от одного крана, стараясь не попасть под паровоз. И мимо нас пробегает полуторка. Шофёр высунулся оттуда и что-то кричит нам. Пока мы на него смотрели, на нас чуть кран не наехал.

– Бабушка! А где мы?

– Как где? Мы в Тайге!

– А разве это тайга? Тайга где много деревьев, а здесь ни одного.

Бабушка с артельным смеются:

– Станция это такая, Тайга сортировочная.

Мы шарахаемся от паровоза к грузовику. Глаза у меня по полтиннику. И я невольно висну на бабкиной юбке.

Наконец, стало потише и поспокойней. Появились какие-то огромные дома без окон и длиной в несколько наших бараков.

–Слава богу! Пришли!

–Бабушка! А куда мы пришли!

–Как куда, на склады!

Мы заходим в один из них, и я понимаю, что кроме фундамента, есть и еще сооружения, не уступающие фундаменту по своей основательности.

Кругом огромные стеллажи с коробками, банками, бидонами и еще с тем, чего я и назвать не знаю, как.

Артельный Петька достает какую-то бумагу и подает её дядьке в синем халате. Дядька долго читает.

И ведет нас к полкам, командуя, что артельному можно брать.

Тот достал большой, припасенный, мешок и аккуратно водружает туда все, что ему дают. Иногда они спорят с дядькой. И тогда бабушка говорит:

–Ты, мил, не скупись. Сам знаешь, редко нам что перепадает.

Дядька уламывается нашей командой и выдает бабушке что-то очень нужное в большой коробке. Такой, что и в мешок не помещается.

Мешок большой заполнен, и бабушка достает свой самодельный мешочек. Туда складывается совсем важное, поясняет мне бабушка.

Вся эта важность меня не очень занимает, мне запрещено здесь бегать, но я верчу головой, пытаясь разглядеть, а что там, высоко-высоко на полках. И низко-низко, на полу под полками.

Наконец, мы двигаемся к выходу. Дядька напоследок опять что-то пишет. И велит артельному взять тачку:

– Не донесёте, ведь! Надо же, бабу прислали! Что, мужиков больше нету.

Бабушка берет инициативу в свои руки и говорит:

– Степаныч! Ну, ты же сам знаешь, как мужиков посылать, то масло постное забудут, то крупы.

А мне готовь потом с «таком». Ты же нас давно знаешь! Нако тебе гостинцев!

И бабушка передает ему узелок, пахнущий тестом и рыбой.

– Ну, Васильевна! Ну, как тебе отказать!

– Так и я тоже тебе говорю!

Мое внимание переключилось на тачку, которую наш артельный подогнал:

– А меня прокатишь?

– Куда без тебя!

Тут вмешивается бабушка:

– Нечего её такую здоровую таскать! Сама дойдет! Спасибо тебе, Степаныч! Прощевай до следующего захода!

Я было приготовилась возмутиться, меня же Петька – артельный, сам, согласился везти.

Да тут Степаныч вдруг говорит:

–Ты, Васильна, погоди. Девка-то, чай твоя внучка? Шустрая, молодец!

Степаныч подходит к каким-то коробкам, сворачивает из бумаги кулёчек и сыплет туда конфеты. Я начинаю понимать, что это дело неплохое. И двигаюсь к нему поближе?

– Ай хитрюга! Сообразила! На-ко тебе гостинцу от меня!

– Спасибо, дяденька!– я тушуюсь, стесняюсь, но желание посмотреть, что же там, пересиливает.

Я заглядываю внутрь кулька и разглядываю подарок, выбирая, с какой начать.

Тут я слышу голос бабушки:

–Верка, ты Петра-то угости тоже, а то ведь и ему охота.

– Да ладно, чего там, у малой отымать, Петька – артельный, восемнадцати лет отроду, строит из себя взрослого мужика.

– Степаныч! А и то, уж сыпни ты нам на всех, возьми уж пару тушенок назад! Чего она одна будет есть!

– Бабушка! Я не одна! Я всем дам!– я говорю искренне. В Сибири не поделиться – большой грех. И это мы впитали с детства.

– Дашь, дашь!– говорит бабушка, да давать-то на всех нечего.

– Ну ты, Васильна, секёшь, момент! Ладно, чёрт с Вами. Он берет большой лист обёрточной бумаги, сворачивает из него большой кулёк. Они идут с Петькой к коробкам, и Степаныч сыплет из каждой в кулёк. Я стою между ними, пытаясь чуть ли не влезть в кулек, от усердия всё разглядеть. Но вот кулек почти полный. Степаныч говорит:

– Ну, объегорили меня! Ну, Васильевна! Ну, шустра, лиса! И внучкой меня подманила!

– Степаныч, ты не серчай на нас, редко перепадает! Мальцы ведь совсем, после ремеслухи, да без отцов от войны.

– Да знаю я сам! Идите уж, а то с других буксиров придут, всем-то дать не смогу.

– Спасибо! Степаныч! – мы почти хором благодарим его и выкатываемся, поспешая за тачкой.

Степаныч смотрит нам вслед, подставив руку ко лбу, как козырёк:

– Эх! Васильна! Сама – то еще не бабка, а уже внучка – кобылка растет.