Домби и сын

Д-ръ Блимберъ былъ очень дюжій, толстый джентльменъ въ черномъ плать съ панталонами, засученными подъ чулки, перевязанными y колнъ красивыми лентами, какъ щеголяли встарину англійскіе дэнди. Онъ имлъ очень свтлую плшивую голову, басистый голосъ и подбородокъ ужасно раздвоенный, такъ что никакъ нельзя было понять, какимъ образомъ могла дйствовать бритва въ этой чудной впадин. Его маленькіе глаза были всегда наполовину закрыты; a ротъ всегда наполовину открывался для выраженія лукавой улыбки, какъ будто въ эту самую минуту докторъ ставилъ втупикъ маленькаго шалуна и дожидался, пока тотъ обличитъ себя собственными устами. Когда докторъ закладывалъ правую руку въ боковой карманъ своего сюртука, a лвую закидывалъ назадъ, и при этомъ слегка кивалъ головою, длая самыя обыкновенныя замчанія слабонервному незнакомцу, его фигура въ совершенств походила на сфинксъ, изрекающій свои непреложные приговоры.

У доктора былъ въ Брайтон очень хорошій домъ на морскомъ берегу, архитектуры, правда, весьма невеселой, даже, можно сказать, совершенно печальной. Темноцвтныя гардины, скудныя и тощія, скрывались въ углубленіи оконъ съ какимъ-то мрачнымъ уныніемъ. Стулья и столы были расположены рядами, какъ цифры на таблиц умноженія; камины въ парадныхъ комнатахъ почти иикогда не отапливались и скоре похожи были на колодези, a гость, сидвшій передъ ними, представлялъ ведро; въ столовой не было ничего, напоминавшаго какое-нибудь кушанье или напитокъ. Во всемъ дом ни малйшаго шума, кром громкаго боя стнныхъ часовъ, висвшихъ въ зал, которыхъ звукъ слышался даже на чердакахъ. Общее безмолвіе нарушалось только глухимъ плачемъ молодыхъ джентльменовъ, в_о_р_к_о_в_а_в_ш_и_х_ъ за своими уроками, на подобіе печальныхъ голубей, запертыхъ въ голубятн.

Миссъ Блимберъ, тонкая и довольно граціозная двушка, ни мало не разстраивала своей оссбой общей степенности докторскаго дома. Въ этой двиц, носившей коротенькіе курчавые волоеы и зеленые очки на носу, не оказывалось ни малйшихъ слдовъ втренности и легкомыслія, свойственныхъ ея полу и возрасту. Она, по-видимому, высохла и разсыпалась въ песокъ, работая въ душныхъ подземельяхъ мертвыхъ языковъ, a живыя нарчія не существовали для миссъ Блимберъ. Языку непремнно надлежало умереть, превратиться въ камень, и тогда только миссъ Блимберъ начала бы докапываться до его тайнъ, какъ неутомимый антикварій, для котораго не существуетъ живая природа.

Маменька ея, м-съ Блимберъ, была женщина неученая, однако-жъ съ большими претензіями на ученость, и, по обыкновенію, говаривала по вечерамъ, что, если бы со временемъ Господь Богъ привелъ ей познакомиться съ Цицерономъ, она умерла бы спокойно. Величайшей отрадой въ ея жизни было любоваться на молодыхъ учениковъ своего супруга, когда они выходили на улицу съ преширокими воротничками на рубашкахъ и высочайшими галстухами, рзко отличаясь отъ всхъ другихъ джентльменовъ: это былъ костюмъ въ совершенств классическій, говорила она.

М-ръ Фидеръ, магистръ и помощникъ д-ра Блимбера, былъ чмъ-то врод олицетвореннаго органа съ однимъ валомъ, на которомъ постоянно безъ всякихъ варіацій разыгрывалось нсколько однообразныхъ арій. Вроятно, въ раннюю эпоху молодости, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, къ нему можно было бы придлать еще два, три вала; но судьба этого не хотла, и м-ръ Фидеръ, пущенный на блый свтъ съ однимъ только валомъ, посвятилъ себя отуманиванію молодыхъ головъ въ учебномъ заведеніи Блимбера. Рано молодые люди проникались печальными заботами всякаго рода и ни на минуту не находили отдыха въ туманной атмосфер окаменлыхъ глаголовъ, одичалыхъ существительныхъ и страшныхъ могильныхъ привидній омертвлаго синтаксиса. Благодаря насильственной систем воспитанія, молодой человкъ въ три недли однажды навсегда разставался съ здравымъ смысломъ; въ три мсяца взваливалъ на свои плечи вс заботы міра; въ четыре проникался самыми горькими чувствованіями противъ родственниковъ или опекуновъ; въ пять становился совершеннымъ мизантропомъ; въ полгода начиналъ завидовать бездонной пропасти Квинта Курція, a въ конц перваго года онъ приходилъ къ ршительному, неизмнному заключенію, что вс мечтанія поэтовъ и уроки мудрецовъ были ничто иное, какъ собраніе словъ и грамматическихъ правилъ, безъ всякаго внутренняго значенія и смысла!

И все-таки расцвталъ онъ, убійственно расцвталъ цлые годы въ огромной педагогической теплиц, и слава мудраго доктора достигала до необозримой высоты, когда онъ отправлялъ, наконецъ, свои зимнія растенія на ихъ родимую сторону, подъ кровлю родственниковъ и друзей.

Однажды, на порог докторскаго дома, остановился съ трепещущимъ сердцемъ маленькій Павелъ, ведомый за одну руку отцомъ, за другую — Флоренсой. Позади, какъ зловщій воронъ, шествовала м-съ Пипчинъ, съ своимъ чернымъ плюмажемъ и крючковатымъ носомъ. По-видимому, она задыхалась отъ усталости, потому-что м-ръ Домби, исполненный великихъ мыслей, шелъ очень скоро. Съ трудомъ переводя духъ, она прокаркала охриплымъ голосомъ, чтобы отворили дверь.