Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Она не происходитъ, отвчалъ Донъ-Кихотъ, отъ Курціевъ, Каіевъ или Сципіоновъ древняго, ни отъ Колоны или Урсины средневковаго Рима, ни отъ Монкадъ и Реквезенъ Каталонскихъ, ни отъ Ребеллъ и Виллановъ Валенсіанскихъ, ни отъ Палафокса, Нуза, Рокаберти, Корелла, Луна, Алагона, Урреа, Фоца и Гурреа Аррагонскихъ, ни отъ Черды, Манрики, Мендозы и Гусмана Кастильскаго, ни отъ Аленкастро, Пальха и Мензеса Португальскаго; она просто изъ рода Тобозо Ламанчскаго, рода новаго, но предназначеннаго, я въ этомъ нисколько не сомнваюсь, дать въ грядущихъ вкахъ свое имя славнйшимъ фамиліямъ. И на это я не потерплю возраженій иначе, какъ подъ условіемъ, начертаннымъ Зербинымъ у подножія трофеевъ Роланда:

Да не дерзнетъ никто рукой къ нимъ прикоснуться,

Когда не хочетъ онъ съ Роландомъ здсь столкнуться.

— Хотя мой родъ и происходитъ отъ Кашопиновъ [5] Лоредо, сказалъ Вивальдо, я не дерзну однако сравнивать его съ родомъ Тобозо Ламанчскимъ, о которомъ, правду сказать, я ничего не слышалъ.

— Это удивительно, замтилъ Донъ-Кихотъ.

Съ большимъ вниманіемъ вс слушали этотъ разговоръ, убдившій даже самихъ пастуховъ, что рыцарь, какъ будто не въ своемъ ум. Одинъ Санчо врилъ какъ оракулу всему, что городилъ Донъ-Кихотъ, зная и уважая его, какъ правдиваго и умнаго человка, съ самаго дтства. Однако-жъ и у него явилось нкоторое сомнніе, при описаніи несравненныхъ прелестей Дульцинеи Тобозской, потому что хотя жилъ онъ по сосдству съ Тобозо, онъ тмъ не мене, въ жизнь свою ничего не слышалъ объ этой удивительной принцесс. Вскор путешественники наши увидли, въ горномъ проход, человкъ двадцать пастуховъ, одтыхъ въ трауръ и покрытыхъ кипарисными и тисовыми внками. Шестеро изъ нихъ несли носилки, покрытыя зеленью и цвтами. Увидя ихъ, одинъ изъ пастуховъ воскликнулъ: «вотъ несутъ тло Хризостома; у подножія этой самой скалы онъ завщалъ похоронить себя.» Толпа ускорила шаги и примкнула къ похоронной процессіи: въ ту минуту, когда носилки опускали уже на землю, и человка четыре принялись острыми заступами копать могилу у подножія скалы. Путешественники наши, поздоровавшись съ людьми, сопровождавшими тло Хризостома, принялись разсматривать носилки, на которыхъ лежалъ покойникъ. На видъ ему было лтъ тридцать. Въ самомъ гроб онъ сохранилъ еще слды своей красоты. На носилкахъ и вокругъ нихъ лежало нсколько рукописей и книгъ.

Вс присутствовавшіе хранили глубокое молчаніе, пока одинъ изъ носильщиковъ, обратясь въ Амброзіо, не сказалъ ему: «Ажброзіо! ты, желающій точно выполнить завщаніе Хризостома, скажи мн, это ли именно мсто онъ выбралъ для своей могилы.

— Это, это самое, отвчалъ Амброзіо. Несчастный другъ мой много разъ разсказывалъ мн грустную повсть своей любви. Здсь, онъ увидлъ, впервые, этого врага человчества, Марселлу; здсь, онъ открылся ей въ своей, столько же пламенной, сколько чистой любви, здсь она убила его холоднымъ отказомъ и заставила самоубійствомъ превратить безрадостные дни свои. И здсь то, въ воспоминаніе столькихъ несчастій, онъ пожелалъ быть преданнымъ въ лоно вчнаго забвенія. Обратясь за тмъ къ Донъ-Кихоту и окружавшимъ его лицамъ, онъ продолжалъ: это тло, на которое вы глядите теперь съ такимъ состраданіемъ, и которое еще такъ недавно вмщало въ себ богато одаренную небесами душу, это прахъ Хризостома, славившагося своимъ благородствомъ, умомъ и великодушіемъ. Гордый безъ надменности, щедрый безъ тщеславія, врный и безкорыстный другъ, остроумный, веселый и любезный безъ пошлости и фатовства, онъ былъ первый по своимъ достоинствамъ и не нашелъ себ равнаго по своимъ несчастіямъ. Онъ любилъ и былъ за то ненавидимъ. Онъ боготворилъ и былъ отверженъ, онъ пытался пробудить чувство въ груди лютаго звря, хотлъ одушевить безжизненный мраморъ, желалъ быть услышаннымъ въ пустын. И вотъ, въ награду за безграничную любовь свою, онъ убитъ, въ роскошнйшую пору своей жизни, рукою той самой женщины, которую онъ хотлъ заставить жить вчно въ памяти людей. Слова мои я могъ бы подтвердить словами этихъ рукописей, если-бы покойникъ не завщалъ мн сжечь ихъ.