Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1

— Нѣтъ, отвѣчалъ Санчо; какъ только я повторилъ его церковнику и увидѣлъ, что ни на какого чорта оно мнѣ больше не нужно, такъ сейчасъ-же позабылъ. Развѣ только вотъ это начало помню: вмѣстительная, то бишь, властительная, да еще конецъ вашъ до проба рыцарь печальнаго образа; между этимъ началомъ и концомъ я помѣстилъ штукъ триста сердецъ, жизней и прекрасныхъ глазъ.

— Это не дурно, замѣтилъ рыцарь, но говори, что дальше? Когда ты предсталъ предъ этой царицей красоты, чѣмъ была занята она? Вѣроятно нанизывала жемчугъ на золотую нитку или вышивала золотомъ какой-нибудь любовный девизъ для плѣненнаго ею рыцаря.

— Засталъ я ее, отвѣтилъ Санчо, на скотномъ дворѣ, гдѣ она провѣевала двѣ семины ржи.

— Хлѣбныя зерна въ рукахъ ея, вѣроятно, превращались въ жемчужины — сказалъ Донъ-Кихотъ; но обратилъ-ли ты вниманіе на то, какого качества была рожь: чистая-ли, полновѣсная и матовая?

— Нѣтъ, свѣтлая

— Могу тебя увѣрить, другъ кой, замѣтилъ Донъ-Кихотъ, что прошедши чрезъ ея руки, рожь эта дастъ чудеснѣйшій пшеничный хлѣбъ. Но скажи, когда ты передалъ ей мое письмо, поцѣловала-ли она его? подняла-ли надъ своей головой? сдѣлала-ли она что-нибудь, достойное полученнаго ею посланія, и что она наконецъ сдѣлала? ради Бога, говори, не мучь меня.

— Когда я пришелъ къ ней съ вашимъ письмомъ, сказалъ Санчо, то ей, кажется, было не до писемъ, такъ была занята она работой; положи, мой милый, сказала она мнѣ, махая порядочной связкой ржи, это письмо на мѣшокъ; я ужо, когда покончу работу, прочитаю его.

— Понимаю, понимаю тебя, скрытная красавица, воскликнулъ Донъ-Кихотъ; ты желала прочесть его на свободѣ, чтобы насладиться каждымъ выраженіемъ. Но, продолжай, Санчо. Скажи, что говорила она тебѣ за работой, что ты отвѣчалъ ей. Передай мнѣ разговоръ вашъ отъ слова до слова; скажи, о чекъ она спрашивала тебя?

— Ни о чемъ она не спрашивала меня — сказалъ Санчо; а самъ я разсказалъ ей, какъ ваша милость страдаетъ во славу ея, какъ оставилъ я васъ, между скалъ, словно дикаря какого: голаго, не кушающаго со стола, не расчесывающаго бороды, почивающаго на голой землѣ, и все страдающаго и проклинающаго свою звѣзду.

— Это ты напрасно сказалъ, что я проклинаю звѣзду свою, замѣтилъ Донъ-Кихотъ. Напротивъ, я благословляю и не перестану благословлять ее до конца дней моихъ, потому что она сдѣлала меня достойнымъ любви такой высокой дамы, какъ Дульцинея Тобозская.

— Ужъ именно высокой, замѣтилъ Санчо; я полагаю, она вершка на три выше меня.

— Ты почему это знаешь, развѣ ты мѣрялся съ ней? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Вотъ какъ я мѣрялся, отвѣчалъ Санчо; помогая ей взвалить на осла куль муки, я очень близко подошелъ къ ней, и тогда увидѣлъ, что она цѣлой головой выше меня.

— Не правда-ли, высокій ростъ ея, сказалъ Донъ-Кихотъ, гармонируетъ какъ нельзя болѣе съ высокими достоинствами ума и возвышенной прелестью ея манеръ. Но вотъ, Санчо, отчего ты не можешь отпереться; — когда ты приблизился къ ней, не повѣяло ли на тебя восхитительнѣйшими ароматами, не благоухало ли все вокругъ нея, какъ въ магазинѣ самаго изысканнаго парфюмера?

— Никакихъ запаховъ я не слышалъ отъ нее, кромѣ одного, отвѣтилъ Санчо, происходившаго, вѣрно, оттого, что работая, она страхъ какъ потѣла.

— У тебя вѣрно былъ насморкъ — сказалъ рыцарь, или ты слышалъ свой собственный запахъ, потому что я, кажется, знаю, какъ благоухаетъ эта роза между шипами, эта садовая лилія, эта разжиженная амбра.

— Пожалуй, что свой собственный слышалъ я, продолжалъ Санчо; я точно, въ частую, слышу отъ себя такой-же самый запахъ, какой, показалось мнѣ, слышалъ я отъ вашей дамы Дульцинеи, и ничего тутъ мудренаго нѣтъ; если и слышалъ, потому что одинъ чортъ, говорятъ похожъ на другого.

— Но, спрашивалъ Донъ-Кихотъ, провѣявши и отправивши на мельницу рожь, что сдѣлала она, прочитавъ мое письмо?

— Письма вашего она вовсе не читала, отвѣтилъ Санчо, оттого, что не знаетъ она, какъ сказала мнѣ, ни читать, ни писать, а разорвала его на мелкіе кусочки, боясь, какъ-бы кто не прочиталъ и не разгласилъ-бы ея секретовъ. О любви къ ней вашей милости и вашихъ непомѣрныхъ страданіямъ довольно узнала она изъ моихъ разсказовъ и велѣла мнѣ передать, что она цалуетъ ваши руки, и что ей желательнѣе видѣть васъ, чѣмъ получать отъ васъ письма, потому она и приказываетъ вамъ сейчасъ-же выбраться изъ этого хворостнику и отправиться въ Тобозо. Ей, я вамъ доложу, смерть какъ хочется видѣть васъ; а ужь какъ она хохотала, когда я сказалъ ей, что ваша милость называетесь рыцаремъ печальнаго образа, просто животъ надрывала. Спросилъ я ее также, представлялся-ли ей бискаецъ и узналъ, что представлялся, и что это очень вѣжливый и милый господинъ. Спросилъ ее и насчетъ каторжниковъ, но оказалось, что изъ этихъ господъ никто не представлялся.