— Санчо! отвѣчалъ рыцарь; если ты совѣтуешь мнѣ жениться только для того, чтобы убивши измѣнника великана, я вступилъ на престолъ и осыпалъ тебя милостями, то вѣдь я могу сдѣлать это и безъ женитьбы. Видишь-ли, прежде чѣмъ я вступлю въ битву съ великаномъ, я заключу съ принцессой такого рода условіе: если я одержу побѣду, то все равно, женюсь я или нѣтъ, она должна будетъ уступить мнѣ извѣстную часть своего царства съ правомъ передать его, кому я захочу, а кому же другому отдать мнѣ его, если не тебѣ.
— Вотъ что умно, то умно, отвѣтилъ Санчо, но только ваша милость вы ужь потрудитесь выговорить себѣ часть королевства при морѣ, чтобы я могъ, въ случаѣ чего, снарядить со всѣми моими подданными неграми корабль и отправить ихъ туда, куда мнѣ желательно будетъ. Къ вашей же дамѣ вы ужь пока не трудитесь отправляться, а покончите поскорѣе съ этимъ великаномъ къ прославленію Бога и нашей выгодѣ.
— Санчо! я вполнѣ согласенъ съ тобою, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, и прежде чѣмъ отвратиться къ Дульцинеѣ, поспѣшимъ поразить великана; но только Боже тебя сохрани передать разговоръ нашъ кому бы то ни было, даже изъ тѣхъ лицъ, которыя ѣдутъ теперь съ нами; потому что если скромная Дульцинея не желаетъ открывать своихъ тайнъ, то было-бы очень не хорошо съ моей стороны, или со стороны кого бы то ни было, обнаруживать ихъ.
— Да если вы желаете держать любовь вашу въ тайнѣ, сказалъ Санчо, такъ зачѣмъ же вы то и дѣло посылаете представляться вашей дамѣ разныхъ побѣжденныхъ вами господъ? Развѣ это не значитъ говорить каждому встрѣчному, что вы въ нее влюблены? И какъ умудряться сохранить ваши тайны всѣ эти господа, преклонявшіе передъ нею, по вашему повелѣнію, колѣна и повергавшія себя въ ея распоряженіе?
— Какъ ты, однако, тупъ, Санчо, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Ужели ты не понимаешь, что все это возвеличиваетъ мою повелительницу и возвышаетъ ея славу? Гдѣ видѣлъ ты такую даму, которая бы не гордилась имѣть въ своемъ распоряженіи нѣсколькихъ странствующихъ рыцарей, думающихъ только о томъ, какъ бы служить ей, не ожидая за это другой награды, кромѣ позволенія быть ея рыцарями и слугами.
— Слышалъ я, что такъ слѣдуетъ любить Бога, отвѣтилъ Санчо; любить Его изъ-за него, а не изъ надежды попасть въ рай, или изъ боязни отправиться въ адъ, любить и служить Ему, не разбирая какъ и за что.
— Чортъ его разберетъ этого человѣка, воскликнулъ Донъ-Кихотъ; какія счастливыя минуты бываютъ у него; право, иной разъ подумаешь, что онъ учился въ Саламанкѣ.
— И не выучился читать, добавилъ Санчо.
Въ эту минуту послышался голосъ цирюльника, просившаго рыцаря остановиться, потому что спутники его желали отдохнуть у ручья, протекавшаго на концѣ поляны. Донъ-Кихотъ остановился, къ великой радости Санчо, который усталъ даже, такъ ужь сильно вралъ онъ, и въ добавокъ еще боялся, чтобы не поймали его на словѣ и не уличили во лжи, ибо, хотя онъ и зналъ, что Дульцинея простая крестьянка, онъ все же никогда въ жизни не видѣлъ ее. Карденіо успѣлъ между тѣмъ переодѣться въ старое платье Доротеи, платье незавидное, но все же несравненно лучшее его прежнихъ лохмотьевъ. Путешественники усѣлись на берегу ручья и позавтракали провизіей, которой священникъ запасся въ корчмѣ. Тѣмъ временемъ, какъ они закусывали, на полянѣ показался молодой мальчикъ; остановившись на минуту, чтобы разглядѣть группу, расположившуюся у ручья, онъ подбѣжалъ вдругъ въ Донъ-Кихоту и сказалъ ему заливаясь горючими слезами: «о, добрый господинъ! узнаете ли вы меня? Я тотъ самый бѣдный Андрей, котораго вы заставили отвязать отъ дуба.»