Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

— Если ваша скорбь, скорбящая дама, сказалъ въ эту минуту, вставъ съ своего мѣста, Донъ-Кихотъ, можетъ ожидать облегченія отъ силы и мужества какого-нибудь странствующаго рыцаря, то какъ ни слабо мое мужество, какъ ни слаба моя сила, они тѣмъ не менѣе готовы всецѣло служить вамъ. Я Донъ-Кихотъ Ламанчскій, призванный пособлять страждущимъ и недуждущимъ. Поэтому, графиня, вы можете, не заискивая напередъ ничьего расположенія, прямо и безъ обиняковъ, разсказать, какого рода ваше несчастіе. Будьте увѣрены, что васъ слушаютъ люди, съумѣющіе помочь, или по крайней мѣрѣ сочувствовать вамъ.

Услышавъ это, Долорида готова была броситься и даже бросилась къ ногамъ Донъ-Кихота, и, силясь обнять ихъ, воскликнула: «передъ твоими ногами и стопами, какъ передъ поддержкой и опорой странствующаго рыцарства, склоняюсь я, непобѣдимый рыцарь, и хочу облобызать эти самыя ноги, отъ ступней которыхъ я жду и ожидаю исцѣленія скорбей моихъ. О, мужественный странствователь, омрачившій и далеко отъ себя удалившій своими истинными подвигами, сказочные подвиги Амадисовъ, Беліанисовъ и Эспландіановъ.» Обратясь затѣмъ къ Санчо и взявъ его за руку, Долорида сказала ему: «и ты вѣрнѣйшій изъ всѣхъ оруженосцевъ, служившихъ странствующимъ рыцарямъ въ вѣкахъ настоящихъ и прошлыхъ, ты, чья доброта длиннѣе бороды спутника моего Трифалдина, славься тѣмъ, что служа великому Донъ-Кихоту, ты служишь въ извлеченіи всемъ безчисленнымъ рыцарямъ, опоясывавшимъ себя когда бы то не было мечомъ. Заклинаю тебя твоею вѣрностью, твоей добротой, будь моимъ заступникомъ и ходатаемъ передъ твоимъ господиномъ, да поможетъ онъ, не медля ни минуты, этой всеумиленнѣйшей и пренесчастнѣйшей графинѣ«.

— Милая дама! отвѣчалъ Санчо; пусть моя доброта длиннѣе бороды вашего оруженосца, — это для меня не важно; важно то, что бы разлучаясь съ жизнью, душа моя не оказалась бы безъ бороды, а до здѣшнихъ бородъ, право, мнѣ нѣтъ никакого дѣла. И я, безъ всякихъ упрашиваній и выпрашиваній вашихъ, попрошу моего господина, — я знаю онъ меня любитъ, особливо теперь, когда у него есть одно дѣло до меня, — помочь вашей милости, чѣмъ онъ можетъ. Но разскажите ваши несчастія и предоставьте дѣлу сдѣаться самому; никто, въ такомъ случаѣ, повѣрьте, не останется въ накладѣ.

Герцогъ и герцогиня, устроившіе это приключеніе, умирали со смѣху, слушая всѣ эти рѣчи и удивляясь искуству и ловкости графини Трифадлы.

Сѣвши на свое мѣсто, графиня такъ начала свой разсказъ: «въ славномъ царствѣ Кандаѣ, находящемся между великимъ Талробаномъ и южнымъ моремъ, въ двухъ миляхъ отъ Комаринсуаго мыса, царствовала королева дона-Магонція, вдова своего повелителя и мужа, короля Архипелага. Отъ брака ихъ произошла на свѣтъ инфанта Антономазія, наслѣдница королевства; эта инфанта Антономазія воспитывалась и возрастала подъ моимъ опекунствомъ и надзоромъ; такъ какъ я была самая древняя и самая благородная дуэнья ея матери. Переживая день за днемъ, воспитанница моя достигла, наконецъ, четырнадцатилѣтняго возраста и стала такой красавицей, что сама природа не могла создать ничего лучше. Но кромѣ того, что она была красавица, она въ добавокъ вовсе не была дура; а напротивъ, такъ-же умна, какъ прекрасна, а была она, да есть и теперь, — если только неумолимыя Парки и ревнивая судьба не пересѣкли нити ея жизни, чего онѣ, конечно, не сдѣлали: — небо не могло дозволить, чтобы землѣ причиненъ былъ такой страшный вредъ, чтобы кисть прекраснѣйшаго винограда была сорвана зеленою съ вѣтви; если-жъ этого не случилось, такъ, повторяю, она остается и теперь прекраснѣйшей особой на землѣ. Въ эту прекраснѣйшую особу, которую не можетъ достойно восхвалить мой неповоротливый, тяжелый языкъ, влюблялось безчисленное множество туземныхъ и иностранныхъ принцевъ. И между ними, одинъ простой, при дворѣ находившійся, рыцарь, разсчитывая на свою молодость, красоту, живость своего ума и свои достоинства, дерзнулъ обратить взоры на эту чудесную красоту. Если вашему величію не скучно слушать меня, такъ я вамъ скажу, что этотъ рыцарь былъ поэтъ, знаменитый танцоръ и къ тому еще не то что игралъ, а почти говорилъ на гитарѣ; наконецъ, онъ такъ мастерски дѣлалъ птичьи клѣтки, что могъ бы, въ случаѣ нужды, добывать себѣ средства въ жизни однимъ этимъ искуствомъ. Подобнаго рода достоинства и таланты могутъ перевернуть гору, не то что сердце слабой дѣвушки, и однако они не могли бы одолѣть крѣпости моей воспитанницы, еслибъ безстыдный воръ не употребилъ сначала всѣхъ своихъ усилій — одолѣть меня саму. Этотъ извращенный бездѣльникъ задумалъ прежде всего прельстить меня и заставить увлеченную имъ, легкомысленную гувернантку вручить ему ключи отъ крѣпости, ввѣренной ея охраненію. Одинъ Богъ знаетъ какими талисманами обворожилъ онъ меня и подчинилъ себѣ мою волю. Въ особенности пошатнулъ онъ и опрокинулъ твердость мою нѣсколькими куплетами, которые онъ напѣвалъ, по ночамъ, подъ рѣшетчатымъ окномъ моимъ, выходившимъ на маленькую улицу, гдѣ онъ обыкновенно гулялъ; одинъ куплетъ, если память не измѣняетъ мнѣ, былъ такой: