Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

Не ожидая отвѣта, дуэнья покинула комнату Донъ-Кихота, въ головѣ котораго явилось въ ту же минуту тысячу мыслей по поводу этого новаго приключенія. И онъ началъ упрекать себя, что такъ легко согласился подвергнуть опасности вѣрность своей Дульцинеѣ. «Кто знаетъ», сказалъ онъ самъ себѣ, «не пробуетъ ли никогда не дремлющій лукавый и пронырливый чортъ втолкнуть меня, при помощи старой дуэньи, въ ту западню, въ которую не могли завлечь меня императрицы, королевы, герцогини, графини, маркизы? Слышалъ я не разъ и не отъ пустыхъ людей, что чортъ пытается соблазнить человѣка скорѣе курносой женщиной, чѣмъ красавицей съ греческимъ носомъ. И, наконецъ, какъ знать? эта тишина, это уединеніе, этотъ странный случай не пробудятъ ли во мнѣ заснувшихъ страстей и не заставятъ ли они меня въ концѣ жизни упасть на томъ мѣстѣ, на которомъ до сихъ поръ я даже не спотыкался. Въ подобныхъ случаяхъ лучше бѣжать чѣмъ принимать битву. Впрочемъ, я, право, кажется начинаю съ ума сходить, если подобныя нелѣпости лѣзутъ мнѣ въ голову и въ ротъ. Возможное ли дѣло, чтобы старая, сѣдая дуэнья съ очками на носу могла пробудить похотливое желаніе, даже въ самомъ развращенномъ сердцѣ? есть ли на свѣтѣ хоть одна дуэнья съ свѣжимъ, полнымъ, упругимъ тѣломъ? Есть ли хоть одна дуэнья, которая не была бы глупа и груба? Отстань же отъ меня это скопище женщинъ, бременящихъ землю! О, какъ умно сдѣлала эта дама, которая на двухъ концахъ своей эстрады помѣстила, какъ говорятъ, двухъ восковыхъ дуэній, съ очками на носу и съ иголкой въ рукахъ, сидящихъ на подушкахъ, какъ будто за шитьемъ. Эти фигуры были у нее въ домѣ совершенно такою же мебелью и украшеніемъ, какъ и настоящія, живыя дуэньи».

Съ послѣднимъ словомъ Донъ-Кихотъ всталъ съ постели съ намѣреніемъ запереть двери своей спальни и не пустить къ себѣ донну Родригезъ. Но въ ту минуту, когда онъ прикоснулся рукою нъ замку, донна Родригезъ появилась у дверей съ зажженной свѣчей. Увидѣвъ возлѣ себя Донъ-Кихота, завернутаго, по прежнему, въ желтое одѣяло, съ колпакомъ на головѣ и компрессами на лицѣ, она опять испугалась и попятившись немного назадъ сказала:

— Не подкараулилъ ли насъ кто-нибудь?

— Мнѣ слѣдуетъ спросить у васъ тоже самое, сказалъ Донъ-Кихотъ. Скажите: могу ли я не опасаться никакого насилія и покушенія съ вашей стороны?

— У кого вы это спрашиваете и отъ кого опасаетесь вы насилія? спросила донна Родригезъ.

— Отъ васъ, я опасаюсь и у васъ я спрашиваю, — сказалъ Донъ-Кихотъ; я сдѣланъ не изъ мрамора, а вы не изъ чугуна, и теперь не десять часовъ утра, а двѣнадцать ночи, и даже, кажется, немного больше; наконецъ мы находимся съ вами въ болѣе таинственной и уединенной комнатѣ, чѣмъ тотъ гротъ, въ которомъ смѣлый Эней покусился на невинность прекрасной Дидоны. Но дайте мнѣ вашу руку, и я буду считать себя вполнѣ безопаснымъ, надѣюсь на свою сдержанность, поддержанную вашими почтенными сѣдинами. Съ послѣднимъ словомъ рыцарь поцаловалъ правую руку дуэньи и подалъ ей свою, которую дана его взяла съ такой же точно церемоніей.

На этомъ мѣстѣ, Сидъ Гамедъ, прерывая разсказъ свой, восклицаетъ: «клянусь Магометомъ! я отдалъ бы лучшую изъ двухъ моихъ шубъ, чтобы увидѣть, какъ шла эта пара подъ руку отъ дверей до постели».

Донна Родригезъ сѣла на стулѣ немного поодаль отъ кровати, не снимая очковъ и не выпуская изъ рукъ свѣчки. Донъ-Кихотъ же, весь спрятанный въ одѣяло, высунувши только лицо, усѣлся на своей постели, и когда рыцарь и его дама устроились на своихъ мѣстахъ, Донъ-Кихотъ сказалъ доннѣ Родригезъ:

— Теперь, донна Родригезъ, вы можете развязать ваши губы и излить передо мною всѣ скорби вашего больнаго сердца и вашей прискорбной души; я васъ выслушаю непорочнымъ ухомъ и помогу милосердымъ дѣломъ.