Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

— Что такое герцогиня? спросилъ Донъ-Кихотъ; ради Бога, объясните.

— Нечего дѣлать, я должна сказать вамъ теперь всю правду. Господинъ Донъ-Кихотъ; вы изволили видѣть красоту герцогини, вы видѣли цвѣтъ ея лица, сіяющаго, какъ вычищенное оружіе, вы видѣли эти щеки изъ лилій и розъ, отражающія солнце и луну. Вы видѣли, какъ гордо выступаетъ она, словно не чувствуетъ подъ ногами почвы, можно подумать, что она распространяетъ здоровье вокругъ того мѣста, на которое ступитъ. И что-же? За все это герцогиня, скажу я вамъ, должна быть благодарна во первыхъ Богу, а во вторыхъ фонтанелямъ на своихъ ногахъ, которыми вытекаютъ изъ ея тѣла, какъ говорятъ доктора, всѣ нечистые соки.

— Пресвятая Дѣва! воскликнулъ Донъ-Кихотъ; возможное ли дѣло, чтобы у герцогини были такія истеченія; я бы не повѣрилъ этому даже тогда, если бы увидѣлъ собственными глазами, но мнѣ это говоритъ госпожа донна Родригезъ, и я долженъ вѣрить. Тѣмъ не менѣе я все-таки думаю, что изъ этихъ фонтанелей вытекаютъ не нечистые соки, а чистая амбра. И я перестану теперь вѣрить, что обычай открывать фонтанели сдѣланъ въ видахъ пользы для здоровья.

При послѣднихъ словахъ Донъ-Кихота дверь его спальни отворилась съ страшнымъ шумомнъ, до того испугавшимъ донну Родригезъ, что она выпустила свѣчу изъ рукъ, и въ комнатѣ стало совершенно темно. Въ туже минуту бѣдная дуэнья почувствовала, что двѣ руки схватили ее за горло такъ сильно, что ей не было никакой возможности крикнуть, послѣ чего кто-то поднялъ ей, не говоря ни слова, юбки и принялся немилосердо хлестать ее чѣмъ то похожимъ на туфли. Донъ-Кихотъ, хотя и почувствовалъ состраданіе въ несчастной дуэньѣ, однако и не пошевельнулся на своей постели, теряясь въ догадкахъ за счетъ этого приключенія; и онъ оставался все время нѣмымъ и спокойнымъ, боясь, чтобы привидѣнія не вздумали чего добраго высѣчь и его самого; и боялся онъ не напрасно: хорошенько отстегавши не смѣвшую пикнуть дуэнью, незримые палачи подошли въ Донъ-Кихоту и сбросивъ съ него простыни и одѣяла, принялись щипать его такъ немилосердно, что онъ рѣшился обороняться кулаками. Въ чудесной тишинѣ продолжалась эта битва почти полъ-часа; послѣ чего привидѣнія исчезли, донна Родригезъ опустила юбки и оплакивая постигшее ее несчастіе вышла изъ комнаты Донъ-Кихота, не сказавъ ни слова. Задумчивый, взволнованный, исщипанный Донъ-Кихотъ остался одинъ на своей постели, гдѣ пока мы и разстанемся съ нимъ. Каквіе волшебники такъ зло подшутили надъ рыцаремъ, это объяснится въ свое время, теперь же насъ зоветъ къ себѣ Санчо-Пансо, и порядокъ исторіи требуетъ, чтобы мы возвратились въ нему.

Глава XLIX

Мы оставили великаго губернатора страшно разгнѣваннаго крестьяниномъ, прикинувшимся дуракомъ. Наученный мажордомомъ, получившимъ отъ герцога самыя точныя инструкціи касательно того, какъ поступать съ губернаторомъ на его мнимомъ островѣ, крестьянинъ этотъ превосходно подшутилъ надъ Санчо Пансо. Какъ ни простъ былъ однако послѣдній, онъ, тѣмъ не менѣе, нигдѣ не спотыкаясь, ловко справлялся съ насмѣшниками.

«Господа», сказалъ онъ окружавшимъ его лицамъ, къ которымъ присоединился вошедшій въ ту минуту въ залу докторъ Педро: «теперь, получивъ тайную депешу герцога, я вижу, что судіи и правители должны быть желѣзными людьми; кого не утомитъ назойливость всѣхъ этихъ господъ, приходящихъ къ намъ по разнымъ дѣламъ и требующихъ, чтобы ихъ выслушивали во всякое время и занимались бы только ими одними. И если бѣдный судія не выслушаетъ и не удовлетворитъ ихъ въ туже минуту, по невозможности, или потому, что они не во время пришли, такъ господа эти проклинаютъ, кусаютъ, раздираютъ его, грызутъ его кости и даже оспариваютъ у насъ нашу долю дворянства. Дуракъ! не лѣзь съ твоими дѣлами, выжди удобную минуту, не приходи въ то время, когда губернаторъ ѣстъ или спитъ. Вѣдь судьи тоже люди изъ костей и тѣла; они тоже должны отдавать природѣ то, что она требуетъ отъ нихъ, кромѣ меня, не дающаго своей природѣ кушать, благодаря стоящему здѣсь доктору Педро Черствому Тартафуера, который положилъ себѣ уморить меня, во что бы то ни стало, голодомъ, утверждая, что эта смерть есть именно жизнь. Чтобы послалъ Господь такую жизнь ему и всему его роду, то есть всѣмъ злымъ докторамъ, потому что хорошіе доктора достойны лавровыхъ вѣнковъ».