Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

Санчо утѣшилъ бѣдную дѣвушку, какъ могъ, и просилъ ее сказать безъ страха все, что случилось съ нею, обѣщая отъ имени всѣхъ окружающихъ ея лицъ помочь ей отъ души всѣмъ, чѣмъ будетъ возможно.

— Вся бѣда моя въ тонъ, продолжала незнакомая дѣвушка, что отецъ держитъ меня въ заперти, вотъ уже десять лѣтъ; съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ черви земные ѣдятъ мою мать. У насъ служатъ обѣдню въ богатой домовой каплицѣ, и во все это время я видѣла днемъ только солнце небесное, а ночью звѣзды и луну. Я не знаю, что такое улицы, города, храмы, ни даже что такое люди, потому что я не видѣла никого, кромѣ моего отца, брата и Педро Переза, нашего фермера, который часто ходитъ къ намъ; чтобы заставить меня не знать моего отца, онъ выдаетъ себя за моего отца. Это вѣчное затворничество, это постоянное запрещеніе выходить изъ дому, даже въ церковь, повергли меня въ какую-то безвыходную грусть; и такъ я живу вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ. Я хотѣла увидѣть свѣтъ, или по крайней мѣрѣ край, въ которомъ я родилась; мнѣ казалось, что въ этомъ нѣтъ ничего предосудительнаго дня благородной молодой дѣвушки. Когда я услышала, что на свѣтѣ бываютъ бои быковъ, что на свѣтѣ представляются комедіи и играютъ въ кольцо, я все спрашивала моего брата, — онъ только годомъ моложе меня, — что это такое, спрашивая его вмѣстѣ съ тѣмъ о многомъ другомъ, чего я никогда не видѣла. Братъ отвѣчалъ мнѣ, какъ умѣлъ, и только усиливалъ во мнѣ желаніе увидѣть все это собственными глазами. Но чтобы передать исторію моей погибели, я должна сказать вамъ, что я просила, умоляла моего брата; о, лучше бы никогда не спрашивала его я ни о чемъ…. съ этими словами молодая дѣвушка опять залилась слезами.

— Сдѣлайте одолженіе, продолжайте, сказалъ ей мажордомъ; скажите, что съ вами случилось: ваши слова и слезы держатъ насъ въ недоумѣніи.

— Еще иного остается выплакать мнѣ слезъ, отвѣтила дѣвушка, но немного остается сказать вамъ. Что дѣлать? неблагоразумныя, дурно направленныя мечты всегда приводятъ къ печальнымъ послѣдствіямъ.

Красота молодой дѣвушки тронула за душу метръ-д'отеля. Онъ еще разъ поднесъ въ лицу ея фонарь, чтобы еще разъ взглянуть на нее, и ему показалось, что изъ глазъ красавицы текли не слезы, а хрустальныя росинки, или даже жемчужины востока; и сильно хотѣлось ему, чтобы несчастіе ея было далеко не такое страшное, какъ это можно было предположить по ея вздохамъ и слезамъ. Губернатора между тѣмъ безпокоило то, что она не кончаетъ своего разсказа, и онъ попросилъ ее, наконецъ, не задерживать его, потому что уже поздно, а ему между тѣмъ остается обойти еще значительную часть города.

— Все мое несчастіе, вся бѣда моя въ томъ, продолжала дѣвушка, что я попросила брата дать мнѣ свое платье, въ которомъ я могла бы ночью, когда отецъ спитъ, осмотрѣть городъ. Докучаемый моими просьбами, братъ согласился, наконецъ, дать мнѣ свое платье, а самъ одѣлся въ мое; и оно такъ пришлось ему, какъ будто нарочно сшито для него; у брата моего нѣтъ еще совсѣмъ усовъ, продолжала она, и въ моемъ платьѣ онъ очень похожъ на хорошенькую молоденькую дѣвушку. Толкаемые нашимъ глупымъ, неопредѣленнымъ желаніемъ, мы ушли переодѣтые — я думаю часъ тому назадъ — изъ дому, и когда захотѣли вернуться, тогда увидѣли большую толпу народа. «Сестра», оказалъ мнѣ братъ, «это должно быть караулъ; повѣсь же ноги на шею и бѣги за мною; если насъ узнаютъ, бѣда намъ.» Сказавши это, онъ повернулся назадъ и пустился не бѣжать, а летѣть. Я же, пробѣжавши шесть шаговъ, упала, — такъ ужасно я испугалась; тутъ подошли во мнѣ эти люди и привели къ вамъ; мнѣ такъ стыдно теперь показаться передъ всѣми переодѣтой безстыдницей.

— И больше ничего не случилось съ вами? сказалъ Санчо; и вовсе, значитъ, не ревность, какъ вы говорили, заставила васъ уйти изъ дому?

— Больше ничего не случилось со мною, отвѣтила молодая дѣвушка, и вовсе не ревность заставила меня уйти изъ дому, а только желаніе взглянуть на свѣтъ, или просто на здѣшнія улицы.

Въ эту минуту, какъ бы въ подтвержденіе словъ молодой дѣвушки, стрѣлки привели ея брата, пойманнаго впереди сестры. Онъ былъ одѣтъ въ дорогую штофную юбку, покрытую голубымъ штофнымъ бурнусомъ съ золотой бахромою, на головѣ у него не было ничего, кромѣ его волосъ, казавшихся золотыми кольцами; такіе были они свѣтлые и кудрявые.

Губернаторъ, мажордомъ и метръ-д'отель отвели его въ сторону и спросили такъ, чтобы ихъ не слышала молодая дѣвушка, почему онъ одѣлся въ женское платье? Пристыженный и смущенный молодой человѣкъ разсказалъ имъ то же, что и его сестра, и своимъ разсказомъ до нельзя обрадовалъ успѣвшаго влюбиться въ незнакомую дѣвушку метръ-д'отеля.

— Пустяки какіе-то вы говорите, сказалъ бѣглецамъ губернаторъ; разсказывая такую глупую шалость не къ чему столько плакать и вздыхать. Сказали бы прямо: я такой-то, я такая-то; мы вотъ такіе-то, ушли тихонько изъ дому, собственно изъ любопытства и безъ всякаго другаго намѣренія, и все было бы разсказано безъ вздоховъ и всхлипываній.

— Это правда, сказала молодая дѣвушка, но я такъ была взволнована.