Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

— Донъ Іеронимъ, заклинаю васъ жизнью, прочтите, въ ожиданіи ужина, другую главу второй части Донъ-Кихота Ламанчскаго [19]. Услышавъ свое имя, Донъ-Кихотъ приподнялся со стула, и, весь обратившись въ слухъ, сталъ слушать, что говорятъ про него.

— Донъ-Жуанъ, отвѣтилъ донъ Іеронинъ, къ чему читать эти глупости? Кто прочелъ первую часть Донъ-Кихота, тотъ не можетъ читать этой второй.

— И однако, сказалъ Донъ-Жуанъ; намъ все таки не мѣшало бы прочесть ее; нѣтъ такой дурной книги, въ которой не было бы чего-нибудь хорошаго. Одно мнѣ не нравится въ ней — это то, что Донъ-Кихотъ перестаетъ любить Дульцинего.

Услышавъ это, Донъ-Кихотъ съ негодованіемъ воскликнулъ: «тому, кто скажетъ, что Донъ-Кихотъ Ламанчскій забылъ или можетъ забыть Дульцинею Тобозскую, я докажу равнымъ оружіемъ, что онъ сильно ошибается; Донъ-Кихотъ не можетъ забывать, а Дульцинея не можетъ быть забываема. Девизъ Донъ-Кихота постоянство, а произнесенный имъ обѣтъ быть неизмѣнно вѣрнымъ своей дамѣ.»

— Кто это говоритъ? спросили въ другой комнатѣ.

— Никто, другой, какъ самъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій отвѣтилъ рыцарь, который станетъ поддерживать съ оружіемъ въ рукахъ не только все сказанное имъ, но даже все то, что онъ скажетъ: у хорошаго плательщика за деньгами дѣло не станетъ.

Въ ту же минуту два благородныхъ господина (по крайней мѣрѣ за видъ они казались такими) отворили дверь своей комнаты и одинъ изъ нихъ, кинувшись на шею Донъ-Кихоту, дружески сказалъ ему: «вашъ образъ не можетъ скрыть вашего имени, ни ваше имя вашего образа. Вы, безъ всякаго сомнѣнія, истинный Донъ-Кихотъ Ламанчскій, путеводная звѣзда странствующаго рыцарства, вопреки тому автору, который вознамѣрился похитить у васъ ваше имя и уничтожить ваши подвиги въ этой книгѣ.» При послѣднемъ словѣ онъ взялъ изъ рукъ своего товарища книгу и передалъ ее Донъ-Кихоту. Рыцарь взялъ книгу, молча перелисталъ ее и не много спустя отдалъ назадъ. Въ этомъ немногомъ, что я прочелъ здѣсь, сказалъ онъ, я нашелъ три несообразности: первое, нѣсколько словъ прочитанныхъ въ предисловіи [20]; во вторыхъ ея аррагонскій языкъ, и въ третьихъ, это особенно доказываетъ невѣжество автора, ложь въ самомъ важномъ мѣстѣ: онъ называетъ жену Санчо Пансо — Терезу Пансо — Маріей Гутьерецъ [21]; если же онъ лжетъ въ главномъ, то можно думать, не лжетъ ли онъ и во всемъ остальномъ.

— Нечего сказать, славный историкъ, воскликнулъ Санчо; видно отлично знаетъ онъ насъ, если жену мою Терезу Пансо называетъ Маріей Гутьерецъ. Ваша милость, возьмите, пожалуйста, эту книгу и посмотрите помѣщенъ-ли я тамъ и изуродовано ли и мое имя.

— Должно быть вы — Санчо Пансо, оруженосецъ господина Донъ-Кихота? сказалъ донъ-Іеронимъ.

— Да, я этотъ самый оруженосецъ и горжусь этимъ, отвѣтилъ Санчо.

— Ну такъ, клянусь Богомъ, воскликнулъ донъ-Іеронимъ, историкъ этотъ описываетъ васъ вовсе не такимъ порядочнымъ человѣкомъ, какимъ я вижу васъ. Онъ выставляетъ васъ глупцомъ и нисколько не забавнымъ обжорой, — словомъ далеко не тѣмъ Санчо, какимъ изображены вы въ первой части исторіи господина Донъ-Кихота.

— Прости ему Богъ, отвѣтилъ Санчо, лучше бы онъ оставилъ меня въ моемъ углу и не вспоминалъ обо мнѣ; устроить пляску можно только умѣючи играть на скрипкѣ и святой Петръ только въ Римѣ находится у себя дома.

Путешественники пригласили Донъ-Кихота отъужинать вмѣстѣ съ ними, говоря, что въ этой корчмѣ нельзя найти кушанья, достойнаго такого рыцаря, какъ Донъ-Кихотъ. Всегда вѣжливый и предупредительный, Донъ-Кихотъ уступилъ ихъ просьбамъ и поужиналъ вмѣстѣ съ ними, оставивъ Санчо полнымъ хозяиномъ поданнаго ему ужина. Оставшись одинъ Санчо сѣлъ на верхнемъ концѣ стола, а рядомъ съ нимъ хозяинъ, тоже большой охотникъ до воловьихъ ногъ;

За ужиномъ Донъ-Жуанъ спросилъ Донъ-Кихота: вышла ли Дульцинея Тобозская замужъ, родила ли, беременна ли она, или, храня обѣтъ непорочности, она помнитъ о влюбленномъ въ нее рыцарѣ.

— Дульцинея чиста и невинна еще, сказалъ Донъ-Кихотъ, а сердце мое болѣе постоянно теперь чѣмъ когда-нибудь; отношенія наши остаются по прежнему платоническими, но только увы! красавица превращена въ отвратительную крестьянку. И онъ разсказалъ имъ во всей подробности очарованіе своей дамы, свое приключеніе въ Монтезиносской пещерѣ и средство, указанное мудрымъ Мерлиномъ, для разочарованія Дульцинеи, состоявшее, какъ извѣстно въ томъ, чтобы Санчо отодралъ себя. Съ необыкновеннымъ удовольствіемъ слушали путешественники изъ устъ самого Донъ-Кихота его удивительныя приключенія. И они столько же удивлялись безумію рыцаря, сколько изяществу, съ какимъ онъ разсказывалъ свои безумства, являясь то умнымъ и мыслящимъ человѣкомъ, то заговариваясь и начиная городить чепуху; слушатели его рѣшительно не могли опредѣлить, на сколько далекъ онъ отъ безумца и отъ мудреца.

Санчо между тѣмъ поужиналъ и, оставивъ хозяина, отправился въ своему господину; «пусть меня повѣсятъ», сказалъ онъ, входя въ комнату, «если авторъ этой книги не хочетъ разсорить насъ. И если онъ называетъ меня, какъ вы говорите, обжорой, такъ пусть не называетъ хоть пьяницей».