Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

Свѣжее утро обѣщало прохладный день, когда Донъ-Кихотъ покидая корчму, просилъ показать ему дорогу въ Барселону; о Сарагоссѣ онъ и не вспомнилъ, такъ сильно хотѣлось ему обличить во лжи этого новаго, грубо обошедшагося съ нимъ историка. Въ продолженіи шести дней съ нимъ не случилось въ дорогѣ ничего такого, что стоило бы быть описаннымъ. Но за шестой день, удалясь съ большой дороги, онъ былъ застигнутъ ночью въ густомъ дубовомъ или пробковомъ лѣсу; — Сидъ Гамедъ говоритъ объ этомъ не такъ опредѣленно, какъ обо всемъ другомъ. Господинъ и слуга слѣзли съ своихъ верховыхъ животныхъ, и Санчо, успѣвшій уже четыре раза закусить въ этотъ день, устроился себѣ подъ деревомъ и скоро захрапѣлъ. Но Донъ-Кихотъ, бодрствовавшій не столько отъ голоду, сколько подъ тяжестью своихъ размышленій, не могъ сомкнуть глазъ. Воображеніе его витало въ многоразличныхъ пространствахъ. То видѣлъ онъ себя въ Монтезиносской пещерѣ, то видѣлъ свою даму Дульцинею, превращенной въ крестьянку и прыгавшую на осла, то слышались ему слова мудраго Мерлина, напоминавшія рыцарю о бичеваніи, которымъ можно было разочаровать Дульцинею. Его терзало это хладнокровіе, эта безчувственность оруженосца, давшаго себѣ до сихъ поръ всего пять ударовъ, — капля въ морѣ въ сравненіи съ тѣмъ, что онъ долженъ былъ дать себѣ. Волнуемый этими мыслями, онъ съ досадою сказалъ себѣ: если Александръ Великій, разсѣкая гордіевъ узелъ, сказалъ, что можно одинаково разрѣзать, какъ и развязать, и если это не помѣшало ему покорить всю Азію, то не понимаю, почему бы мнѣ самому не отодрать Санчо. Если Дульцинея можетъ быть разочарована только тогда, когда Самчо дастъ себѣ три тысячи и столько-то ударовъ, такъ не все ли равно, дастъ ли онъ ихъ самъ себѣ, или ему дадутъ ихъ? все дѣло въ томъ, чтобы дать ихъ, а какой рукой, это все равно. Подъ вліяніемъ этой мысли онъ устроилъ себѣ изъ Россинантовской узды родъ кнута, подошелъ въ Санчо и принялся разстегивать ему штаны. Но чуть только онъ приступилъ къ этому дѣлу, какъ Санчо въ ту же минуту пробудился, открылъ глаза и тревожно спросилъ: «кто это?»

— Я, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; я прихожу исправить твою небрежность и облегчить свои страданія. Я пришелъ отодрать тебя, Санчо, и немного разсчитаться за тебя съ тяготѣющимъ на тебѣ долгомъ. Дульцпнея погибаетъ, ты ни о чемъ не думаешь, я умираю съ горя; скидай же добровольно штаны и я отсчитаю тебѣ въ этомъ уединенномъ мѣстѣ тысячи двѣ ударовъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, воскликнулъ. Санчо, успокойтесь ваша милость, или мы надѣлаемъ такого шуму, что глухіе услышатъ насъ. Я долженъ отхлестать себя добровольно, а не насильно: и теперь у меня нѣтъ ни малѣйшей охоты приниматься за это дѣло; довольно если я дамъ вашей милости слово отхлестать и согнать съ себя мухъ, когда мнѣ будетъ угодно.

— Я не могу положиться на тебя, сказалъ Донъ-Кихотъ, у тебя черствое сердце, и хотя ты вилланъ, но тѣло у тебя нѣжное; говоря это, Донъ-Кихотъ силился развязать Санчо штаны. Но не тутъ то было. Санчо вскочилъ на ноги, обхватилъ своего господина руками, свалилъ его на землю и упершись правымъ колѣномъ въ грудь Донъ-Кихота, взялъ его за руки, такъ что тотъ не могъ ни двинуться, ни дохнуть. Напрасно Донъ-Кихотъ хриплымъ голосомъ кричалъ ему: «измѣнникъ! что ты дѣлаешь? ты возстаешь на своего господина? ты нападаешь на того, кто тебя кормитъ хлѣбонъ».

— Я не возвожу и не низвожу короля! отвѣтилъ Санчо; я защищаю отъ своего господина самого себя. Оставьте меня въ покоѣ, не упоминайте пока ни о какихъ ударахъ и я васъ пущу, или «ты умрешь измѣнникъ, врагъ донъ-Санчо».

Донъ-Кихотъ пообѣщалъ Санчо оставить его въ покоѣ, поклялся жизнью своихъ мыслей, что онъ не коснется и ворса на его камзолѣ и предоставитъ ему заботу отодрать себя когда ему будетъ угодно. Санчо всталъ и поспѣшно отошелъ въ сторону, но прислонясь къ дереву, онъ почувствовалъ, что кто-то дотрагивается до его головы. Протянувъ руку, онъ ощупалъ одѣтыя человѣческія ноги. Не помня себя отъ страха, онъ побѣжалъ укрыться вблизи другаго дерева, но тамъ случилось тоже самое, и испуганный оруженосецъ кликнулъ на помощь рыцаря. Донъ-Кихотъ поспѣшилъ на зовъ Санчо и спросилъ, что испугало его? «Эти деревья наполнены человѣческими руками и ногами», отвѣтилъ Санчо. Прикоснувшись къ деревьямъ Донъ-Кихотъ сразу догадался въ чемъ дѣло.