Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

Помѣстившись верхомъ на срединѣ дороги, Донъ-Кихотъ потрясъ воздухъ этимъ восклицаніемъ: «рыцари, оруженосцы, верховые и пѣшіе, проходящіе или пройдущіе въ теченіе двухъ дней по этой дорогѣ! Услышьте, что странствующій рыцарь, Донъ-Кихотъ Ламанчскій, стоитъ и утверждаетъ здѣсь, что красота и все изящество міра, кромѣ красоты владычицы моей Дульцинеи Тобовской, не можетъ сравниться съ красотой и любезностью нимфъ, обитающихъ на этомъ лугу, вблизи этихъ дубравъ, и тотъ, кто говоритъ противное, пусть предстанетъ передо мною; я ожидаю его». Дважды повторилъ рыцарь слово въ слово это восклицаніе, и дважды не услышалъ его ни одинъ странствующій рыцарь. Но благопріятствовавшая ему болѣе и болѣе судьба пожелала, чтобы спустя нѣсколько времени на дорогѣ показалась толпа всадниковъ, вооруженныхъ большею частью копьями; они ѣхали безпорядочно смѣшанной толпой, замѣтно торопясь. Увидѣвъ ихъ, общество, окружавшее Донъ-Кихота, удалилось съ большой дороги, понимая, что было бы опасно ожидать этой встрѣчи. Одинъ Донъ-Кихотъ твердо и безстрашно оставался на своемъ мѣстѣ, Санчо же прикрылся возжами Россинанта. Между тѣмъ безпорядочная толпа съ копьями приближалась въ рыцарю, и ѣхавшій впереди всадникъ изо всей силы сталъ кричать Донъ-Кихоту: «посторонись чортъ, посторонись, съ дороги, или тебя уничтожатъ быки».

— Нѣтъ такихъ быковъ, которые бы устрашили меня, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, хотя бы они были самые ужасные изъ тѣхъ, которыхъ питаетъ Жираца на тучныхъ брегахъ своихъ. Признайте, волшебники, признайте вмѣстѣ и по одиночкѣ то, что я сейчасъ скажу вамъ, или я вызываю васъ на бой».

Пастухъ не успѣлъ отвѣтить Донъ-Кихоту, а Донъ-Кихотъ не успѣлъ отвернуться (онъ не успѣлъ бы этого сдѣлать еслибъ даже хотѣлъ), какъ стадо быковъ съ шедшими вмѣстѣ съ ними волами и множествомъ пастуховъ и людей всякаго званія, сопровождавшихъ это стадо въ городъ, гдѣ должна была происходить на другой денъ битва, — свалили съ ногъ Донъ-Кихота, Санчо, Россинанта, осла и перетоптали ихъ своими ногами. Прохожденіе это помяло кости Санчо, ужаснуло Донъ-Кихота, чуть не изувѣчило осла, да не поздоровилось отъ него и Россинанту. Тѣмъ не менѣе они поднялись наконецъ, и Донъ-Кихотъ, шатаясь въ ту и другую сторону, пустился бѣжать за стадомъ рогатыхъ животныхъ, крича во все горло: «остановитесь, сволочь, волшебники! Васъ ожидаетъ всего одинъ рыцарь, не изъ тѣхъ, которые говорятъ: убѣгающему врагу поставь серебряный мостъ». Крики эти не остановили, однако, торопившихся бѣглецовъ, обращавшихъ столько же вниманія на угрозы рыцаря, какъ на прошлогоднія облака. А между тѣмъ уставшій Донъ-Кихотъ принужденъ былъ остановиться, и болѣе воспламененный гнѣвомъ, чѣмъ насыщенный мщеніемъ, сѣлъ за краю дороги, ожидая Санчо, Россинанта и осла. Увидавъ себя вмѣстѣ, господинъ и слуга сѣли верхомъ, и, не простясь съ прекрасной Аркадіей, продолжали путь свой не съ радостью, а со стыдомъ.

Глава LIX

Въ чистомъ, прозрачномъ ручьѣ, протекавшемъ въ тѣни густо насаженныхъ деревьевъ, обрѣли Донъ-Кихотъ и Санчо лекарство отъ пыли, которой покрыли ихъ невѣжливые быки. Пустивъ пастись Россинанта и осла безъ сбруи и узды, господинъ и слуга сѣли на берегу ручья. Донъ-Кихотъ выполоскалъ ротъ, умылъ лицо и возстановилъ такимъ образомъ упадшую энергію своего духа. Санчо же обратился въ котомкѣ и досталъ оттуда то, что онъ называлъ своей провизіей. Опечаленный рыцарь ничего не ѣлъ, а Санчо изъ вѣжливости не смѣлъ дотронуться до разложенныхъ передъ нимъ яствъ, прежде чѣмъ отвѣдаетъ ихъ Донъ-Кихотъ. Видя однако, что Донъ-Кихотъ, погруженный въ свои размышленія, молчалъ, забывая о пищѣ и о всякихъ жизненныхъ потребностяхъ, Санчо принялся набивать желудокъ свой хлѣбомъ и сыромъ; лежавшими у него подъ рукой.

– Ѣшь, другъ Санчо, сказалъ ему Донъ-Кихотъ; поддерживай свою жизнь; тебѣ это нужнѣе, чѣмъ мнѣ, и допусти меня умереть подъ тяжестью моихъ размышленій, подъ ударами моей несчастной судьбы. Я рожденъ жить — умирая, а ты — умереть съ кусомъ хлѣба во рту, и чтобы ты убѣдился въ этомъ, взгляни на меня въ моей напечатанной исторіи, взгляни на меня прославленнаго въ битвахъ, мягкаго и предупредительнаго въ моихъ дѣйствіяхъ, уважаемаго великими міра сего, искушаемаго красавицами, и вотъ теперь, когда я ожидалъ получить наконецъ пальмовый вѣнецъ, заслуженный моими подвигами и мужествомъ, я вижу себя истоптаннымъ и измятымъ ногами нечистыхъ животныхъ, О, при этой мысли я скрежещу зубами и, презрѣвая пищей, желалъ бы умереть съ голоду, — этой ужаснѣйшей изъ смертей.