Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

Какое каменное сердце не смягчилось бы при этихъ словахъ, хоть на столько, чтобы пожелать услышать разсказъ несчастнаго юноши? Адмиралъ согласился выслушать его. Но просилъ не надѣяться вымолить себѣ прощеніе въ столь тяжкой винѣ. Получивъ это позволеніе арраецъ разсказалъ слѣдующее. «Я принадлежу къ той, болѣе несчастной, чѣмъ благоразумной націи, на которую въ послѣднее время обрушилось столько ударовъ. Я — мавританская дѣвушка. Двое дядей моихъ увезли меня — во время постигшаго наше племя несчастія — въ Варварійскія земли, не смотря на то, что я христіанка не изъ притворныхъ, а изъ самыхъ искреннихъ. Напрасно я говорила правду; тѣ, которымъ поручено было прогнать насъ не слушали меня, дяди мои не вѣрили мнѣ; они думали, что я хочу обмануть ихъ, чтобы остаться на родной сторонѣ и насильно увезли меня. Мать и отецъ мои христіане; воспитанная въ строгой нравственности, съ молокомъ всосавши вѣру католическую, ни словомъ, ни обычаемъ, не выдавала я своего мавританскаго происхожденія; и по мѣрѣ того, какъ укрѣплялась я въ этой добродѣтели — по моему, это добродѣтель — разсцвѣтшая моя красота; и хотя жила я въ удаленіи отъ свѣта, тѣмъ не менѣе меня увидѣлъ молодой донъ Гаспаръ Грегоріо, старшій сынъ одного помѣщика, возлѣ нашего села. Какъ меня увидѣлъ, какъ мы познакомились съ нимъ, какъ полюбили одинъ другаго, это долго разсказывать, особенно тогда, когда я ожидаю, что между шеей и языкомъ моимъ скоро помѣстится роковая веревка. Скажу только, что донъ-Грегоріо послѣдовалъ за мною въ изгнаніе. Зная хорошо нашъ языкъ, онъ смѣшался съ толпами изгнанныхъ морисковъ, и во время пути подружился съ моими дядями. Предусмотрительный отецъ мой, услышавъ про эдиктъ, грозившій намъ изгнаніемъ, поспѣшилъ покинуть родную сторону и отыскать для насъ убѣжище на чужбинѣ. Онъ зарылъ въ тихомъ мѣстѣ, которое извѣстно только мнѣ, множество драгоцѣнныхъ камней и дорогихъ жемчуговъ и много, много денегъ, и велѣлъ мнѣ не дотрогиваться до всѣхъ этихъ богатствъ, если насъ изгонятъ прежде его возвращенія. Я послушала его, и отправилась въ Варваріискую землю съ дядями и другими родственниками моими. Мы поселились въ Алжирѣ, которому суждено было стать моимъ адомъ. Алжирскій дей, услыхавъ о моей красотѣ, о моемъ богатствѣ, велѣлъ привести меня къ себѣ и спросилъ меня въ какой Испанской провинціи я родилась и какія драгоцѣнности и сколько денегъ привезла я съ собою. Я назвала ему родной мой край и сказала, что деньги и вещи зарыты въ землю, но что ихъ очень легко откопать, если я сама отправлюсь въ Испанію; я думала корыстью ослѣпить его сильнѣе чѣмъ моей красотой. Тѣмъ временемъ, какъ я разговаривала съ нимъ, ему сказали, что меня сопровождалъ изъ Испаніи одинъ изъ прекраснѣйшихъ юношей на землѣ; я догадалась, что дѣло шло о донѣ Гаспарѣ Грегоріо, дѣйствительно одномъ изъ самыхъ прекрасныхъ мужчинъ. Я задрожала при мысли грозившей ему опасности, потому что эти варвары предпочитаютъ прекраснаго юношу прелестнѣйшей женщинѣ. Дей въ ту минуту приказалъ привести къ себѣ донъ Грегоріо и спросилъ меня, правду ли говорятъ о немъ. Какъ бы вдохновенная самимъ небомъ, я отвѣтила ему: «правда, но только я должна тебѣ сказать, что это не юноша, а такая же дѣвушка, какъ я. Позволь мнѣ пойти и одѣть ее въ женское платье, чтобы оно выказало красоту ее во всемъ блескѣ и чтобы она спокойнѣе появилась предъ тобой». Дей согласился и сказалъ, что на другой день переговорить со мною, какъ мнѣ вернуться въ Испанію за моими богатствами. Я бросилась къ донъ Гаспару и сказавъ ему какой опасности подвергается онъ, показываясь въ мужскомъ платьѣ, одѣла его какъ мавританскую дѣвушку, и въ тотъ же вечеръ повела къ дею; — обвороженный его наружностью, дей задумалъ оставить у себя эту красавицу, чтобы подарить ее султану. Но, устраняя опасность, грозившую ей отъ него самого, даже въ его собственномъ гаремѣ, онъ приказалъ отдать ее подъ надзоръ знатныхъ мавританокъ, и донъ Грегоріо отвели къ нимъ въ туже минуту. Что почувствовали мы, въ минуту разлуки, мы такъ нѣжно любившіе другъ друга, объ этомъ пусть судятъ тѣ, которые любятъ такъ-же нѣжно. Вскорѣ затѣмъ дей рѣшилъ, чтобы я отправилась въ Испанію на этомъ бригантинѣ, въ сопровожденіи двухъ природныхъ ту рокъ, тѣхъ самыхъ, которые убили вашихъ двухъ солдатъ. за мною послѣдовалъ также этотъ испанскій ренегатъ (она указала на того, кто первый отвѣтилъ адмиралу); христіанинъ въ глубинѣ души, онъ отправился со мною скорѣе съ желаніемъ остаться въ Испаніи, чѣмъ вернуться въ Варварійскія земли. Остальные гребцы — мавры и турки, но они только гребцы и больше ничего; а тѣ два жадныхъ и дерзкихъ турка, не слушая моего приказанія, высадить насъ въ христіанскомъ платьѣ, которое было съ нами, въ первомъ удобномъ мѣстѣ на испанскомъ берегу, хотѣли прежде всего ограбить эти берега, боясь, чтобы съ нами не случилось чего нибудь такого, что помогло бы открыть ихъ бригантинъ и имъ не овладѣли-бы испанскія галеры, если онѣ будутъ по близости. Вчера вечеромъ мы пристали къ берегу, не зная, что вблизи находятся четыре галеры; сегодня насъ открыли, остальное вы знаете. Добавлю только, что донъ-Грегоріо въ женскомъ платьѣ остается между женщинами, опасаясь за свою жизнь, а я, съ связанными руками, ожидаю здѣсь смерти, освободящей меня отъ моихъ страданій. Вотъ вамъ моя грустная исторія. Прошу васъ только, позвольте мнѣ умереть, какъ христіанкѣ, я не причастна грѣху, въ который впало мое несчастное племя». Съ послѣднимъ словомъ она умолкла и съ глазами полными слезъ вызывала слезы изъ глазъ всѣхъ ея слушателей. Тронутый вице-король подошелъ къ прекрасной морискѣ и, не говоря ни слова, самъ развязалъ веревку, связывавшую ей руки, а какой-то старый пилигримъ, вошедшій на галеру вмѣстѣ съ вице-королемъ, не сводилъ съ нее все время глазъ, и когда она умолкла, упалъ къ ея ногамъ, сжалъ ихъ въ своихъ рукахъ и воскликнулъ, обливаясь горючими слезами: «О, Анна Феликсъ, дочь моя злосчастная! я отецъ твой Рикотъ, я пришелъ за тобою, потому что не могу я жить безъ тебя, безъ всей души».