Донос без срока давности

– Под копирку поют твои гаврики! – зло отрезал Фёдор. – Плохо инструктируешь, гражданин инспектор! Бедновата у тебя и твоих гавриков фантазия…

Шкрябков внезапно вплотную придвинулся к Фёдору и прошипел:

– Что, задумал перепроверять? Смотри, а то тебе покажут перепроверку… – И тут же юркнул в распахнутые двери штаба.

После обеда, вкус которого Фёдор и не понял, полностью погрузившись в самые мрачные мысли, возвращаться в штаб не хотелось. Побрёл вдоль по улочке, криво заворачивающей куда-то вниз, и вскоре оказался на берегу речушки, даже правильнее сказать, ручья. Беззвучно, но довольно быстро струилась прозрачная вода, колыхающая молодые прибрежные травинки; у песчаного дна, усеянного мелкими камешками, шустро сновали мелкие гольяшки. На отмели купались в песке два воробья, а дальше прохаживалась не то ворона, не то галка, что-то успешно добывая из песка – жучков-паучков или червячков, шут её знает… И эта картина незаметно успокоила Фёдора, упорядочила суматоху в голове, уняла дрожь в пальцах. Ясно и спокойно подумалось: никакого задания Матюхина он не выполнит, потому что без Кожева, Кочева, Шкрябкова и остальной местной камарильи… Фёдор усмехнулся всплывшему откуда-то из глубины сознания словечку, смысл которого до конца не понимал, но догадывался, что это что-то сродни банде или шайке. Так вот, без этой банды-камарильи командировочное задание выполнить невозможно, а с ними – невозможно тем более.

…Солнце покраснело и на треть погрузилось за горизонт, когда Фёдор очнулся от своих невесёлых раздумий. Да и не столь их много было, раздумий, больше тупо смотрел на струящуюся воду и перебирал в памяти картинки всякого разного – из детства, из каких-то дружеских застолий, смешного гусарства перед девушками на танцплощадке в парке, первого знакомства с бритвенным станком, собирающим пушок со щёк…

Нехотя поднялся и поплёлся в надвигающихся сумерках в штаб, чувствуя какую-то неимоверную усталость и пустоту в груди. В штабе было гулко и пустынно, разве что из комнаты дежурного высунулась чья-то голова и тут же исчезла. Фёдор прошёл в заежку, машинально разделся и лег. Полумрак медленно надвигался из углов. Теперь совершенно ни о чём не думалось. И Фёдор незаметно уснул.

Поутру обуяла яростная решимость. Есть не хотелось, но заставил себя бодрым шагом пройти до столовой. Съел яишню с жареной колбасой, выпил две кружки крепко заваренного чаю с молоком. И так же бодро вернулся в штаб. Сразу прошёл в кабинет, где Шкрябков и его подручные царапали новые «показания». При появлении Макаренко оборвали разговоры, уткнулись в бумаги, как будто и не заметили вошедшего.

– А ну-ка, встать! – громко приказал Фёдор. – Забыли, кто такие?! Шелупонь уголовная!

Подошёл к злобно зыркающему исподлобья Шкрябкову, схватил пук лежащих перед ним листков.

– Так-с… Чего мы тут сочиняем? Ага, заключённый Кеслер… Латыш. Злостный отказчик от работы, антисоветчик и польский шпион. Молодец Шкрябков! А теперь посмотрим дело. – Фёдор взял раскрытую папку, лежавшую тут же. – Ой-ёй-ёй! Какая незадача. Кеслер, оказывается, никакой не латыш, а хохол, бывший красноармеец. А это что тут за бумага? Ну надо же! Премирован как ударник за постоянное выполнение ежедневной нормы выработки на сто двадцать процентов! Нет, не молодец ты, Шкрябков, а слепошарая скотина, которая букв не различает и нагло искажает перед органами сведения о заключённых. Вредительством занимаешься, Шкрябков? – Фёдор помахал перед носом застывшего столбом «инспектора» зажатыми в кулаке листками, окинул свирепым взглядом всю братию и вышел, оставив за спиной гробовую тишину. Без стука распахнул дверь кочевского кабинета. Но он был пуст. «Что и хорошо, – подумал с облегчением – видеть рожу опера-садиста не было никакого желания. – И очень даже хорошо!» Огляделся: в кабинете тщательно убрали, от вчерашних кровавых пятен на полу не осталось и следа. Только на столе у Кочева ничего не изменилось – так же завален бумагами и папками дел заключённых. «Что и хорошо», – повторил про себя Фёдор и принялся перебирать бумаги. Некоторые из них, удовлетворённо хмыкая, откладывал в стопку, к тем, что забрал у Шкрябкова.

– Трудишься? – в дверях возник Завьялов. – Здоровеньки булы!

– И тебе не хворать. – Фёдор инстинктивно придавил локтем отобранную стопку. – А где народ?

– В лазарет перекочевали, чтобы в кабинетах не грязнить, – ухмыльнулся Завьялов. – Да и зэк какой-то хлипкий пошёл. Слово за слово – и уже примочки требуются. А ты что за бумажки перебираешь? Шкрябкова перепугал. Чего там у него забрал?

– Ишь, как он шустро! – покачал головой Фёдор.

– А как же… Проявил озабоченность. А ты что, врагов народа защищаешь, контрреволюцию спасаешь?

– Не так громко, не на тройке.

– Надо будет – и на тройке окажешься, – навис над столом Завьялов. – Попридержи, хлопче, усердие, может и боком выйти…

– Угрожаешь?

– Что ты! – в притворном испуге прижал ладони к груди Завьялов. – Да как можно! Суровому проверяющему из областной столицы! Трепещу!