Донос без срока давности

Две бессонные ночи, дневные раздумья, перемежаемые короткими провалами в забытьё, неумолимо убеждали: в историю он влип пресквернейшую. Ему ли не известно, что такое выписанный ордер, – начинает раскручиваться жёрнов, который уже не остановить. И даже сам товарищ Сталин теперь этого мгновенно сделать не может – долго надо тормозить махину: успеет перемолоть или крепко искалечить. Да и будут ли её тормозить из-за какого-то лейтенанта Кусмарцева, когда вокруг всё кишмя кишит от самой настоящей контры.

Иногда в эти два дня нарастающее безразличие прорывалось бешеной злобой. Григорий выплёскивал на серые стены поток бессвязной брани. Материл себя – за то, что оказался по собственной пьяной болтовне и браваде здесь; клял сосунков-политруков – за то, что оказались скоры на ногу и быстры на язык… Но больше всего бесило иное: отныне его судьба, его жизнь – в руках… бывших собутыльников. Да только происходящее – не пьяный кураж или драка самцов. Такое бывало… Но ныне… Ныне же между ним и тем же Поповым легла чёрная пропасть. Не перескочить, не обойти. Слюнявый Попов, в лошадиную глотку которого водка, казалось, не лилась, а прыгала… Попов, эта гнида, которой в базарный день цена – полушка за дюжину… Попов, который… Значится, этот гадёныш есть доблестный боец партии и органов, а он, Кусмарцев, с пацанов бивший белую и прочую контру, – контра и фашист?! Он, который в мае восемнадцатого прибавил себе два года, чтобы приняли в отряд Красной гвардии…

Выматерившись, Григорий успокаивался. Нет, не может быть, чтобы он, чекист с двадцатилетним стажем, не дождался праведного часа. И ответят эти гады за всё!.. И тут же Григория вновь топила волна отупляющего безразличия. Какой праведный час? Всё ближе неумолимые жернова, скрежещут жадно, уже касаясь кожи и обдавая его, Григория, смрадом крови, гнили и могильного тлена…

– …Пять дней тебе на дачу объяснений, – продолжал Перский. – Надеюсь, понимаешь, что запираться бессмысленно.

– Ловко склепали… Контру, стало быть, выявили? – Григорий с ненавистью глянул на Перского. – Это вас тут всех надо привлекать по статье! Дай бумагу, прокурору буду писать! Имею право! Твой Попов мне десятого – ордер в нос, а ордерок-то девятым числом выписан. На-ка-ну-не! Таким образом, я провёл в камере без санкции прокурора и наркома восемнадцать дней! Восемнадцать дней, Перский! И держали вы меня вместе с каким-то антисоветским сбродом! В чекистской форме держали!..

– Да, неважно выглядишь, Григорий Палыч, – засмеялся Перский. – Пообтрепался, зарос… Так и вши заведутся!

– Ага, помялся малость! – зло вырвалось у Григория. – Говорил же, чтобы штатский костюм выдали…

– Выдадут тебе… – кивнул Перский со зловещинкой в голосе. – И костюм, и бушлат, как бы вот только не деревянный.

– Не пугай. А что положено – выдайте! – с вызовом продолжал Григорий. – Контре вон и то рыльно-мыльные принадлежности положены, а мне? Ни мыла, ни полотенца! Про зубной порошок и бритву уж молчу!

Вид и впрямь жутковатый. Густая, торчащая во все стороны, почти месячная щетина, больше уже напоминающая бороду, скрыла ввалившиеся щеки, но ещё больше оттеняла такие же, ввалившиеся, воспалённые от «двухсотки», слепящей камеру круглые сутки, глаза. Гимнастёрка и бриджи – как корова жевала, только основательной стиркой и глажкой можно в божеский вид привести. Про исподнее и вовсе нет разговору – подолом нижней рубахи четыре недели утирался.

Григорий попробовал принять вид независимый, гордый, мол, знай наших, – пожалеть крупно придётся. Уставился исподлобья на кресты оконной рамы, всей кожей ощущая цепкий, ощупывающий взгляд Перского.

Перский молчал. Разглядывал арестанта и молчал. Как это ещё, удивительно, вначале откликнулся. Но Кусмарцев видел, как играют желваки, как пляшут злые огоньки в глазах особоуполномоченного. И гонор, нелепый и бесполезный в этом кабинете, у Григория тоже пошёл на убыль, расхотелось качать права, выплёскивать загодя ночами не раз мысленно проговорённую тираду.

Глаза выцепили этикетку лежавшей на столе, у левой руки хозяина кабинета, папиросной коробки. Мучительно хотелось курить, но Григорий отвлёк себя: «Ишь, в большие начальники метит, на товарища Сталина походить хочет… “Герцеговину Флор” потягивает, засранец…»

Перский уловил взгляд арестованного, откинулся на спинку кресла, громыхнул, чуть склонившись набок, нижним правым ящиком стола и бросил Григорию через стол полпачки «звёздочек», а следом – спичечный коробок:

– Кури, Кусмарцев.

«Дистанцию, сволота, уже определил!» – Не скрываясь, Григорий криво усмехнулся, но закурил с жадностью. И сразу почувствовал, как закружилась голова.

– В общем, Кусмарцев, повторю, пять деньков тебе на всё про всё. Чистосердечное признание, естественно, зачтётся…

– В чём мне признаваться, в чём?! – не выдержал Григорий, остервенело ткнув брызнувший искрами окурок в пепельницу. – Что ты, как попугай, заладил: признавайся, признавайся! Ну, болтнул выпимши в вагоне чепуху ерундовую, а вы меня уже в завербованные! Кем? Халдеем вагон-ресторана?..