– От меня-то ты чего хочешь? – проговорил, уже догадываясь, Кусмарцев.
– Разуй глаза! Посмотри на ситуацию чекистским взором! «Клеветать на себя»! – передразнил Перский Григория. – Да дотумкай ты наконец, что, даже клевеща на себя, ты всё же принесёшь пользу партии и Родине. Тем, чтобы другие подняли свою бдительность, приглядываясь даже к близким своим товарищам, с кем проработали пусть и несколько лет. Это, в конце концов, и тебя излечит от беспечности. Проникнись утраченным чекистским духом, Кусмарцев!
Перский нетерпеливо постучал костяшкой согнутого пальца по столу.
– Короче, пиши давай, пиши. Германо-японский шпион Бровцинов завербовал Эйкерта, Эйкерт – тебя… В общем, признавайся по полной, расписывай про всю вашу группу…
– Перский, да ты себя-то слышишь? В чём признаваться? Вы же придумали всю эту галиматью со шпионажем. В чём я признаюсь, если ничего не было?
– А откуда ты знаешь, что ничего не было? Контакт Бровцинова с немцами установлен.
– Я не знаю, что там и с кем там Бровцинов. Я-то к нему каким боком?
– Ещё раз повторяю: Бровцинов на тебя показал. А раз показал – этого достаточно. Аль забыл, – ехидно осведомился Перский, – что признание – царица доказательств, как подчёркивает Генеральный прокурор товарищ Вышинский?[22] Так что строчи, Кусмарцев. Напряги всю свою фантазию и на собственном примере сочини убедительную сказку про бдительность. И не скромничай насчёт своих служебных и внеслужебных связей. Больше фамилий – убедительней показания…
Картина повторилась: Перский опять куда-то подался из кабинета, оставив Григория перед стопкой чистой бумаги и с конвоирами у дверей.
Когда напольные часы низким мелодичным звоном пробили три часа ночи, выдернув Григория из полудрёмы над очередным листом, строчки на котором неумолимо съехали вниз, особоуполномоченный возник в кабинете, ощутимо попахивая коньячком. Истомившихся конвойных отпустил.
– Дела идут, контора пишет! – брякнул истасканную поговорку и плюхнулся на стул напротив Кусмарцева. – Пишет контора?
– На, – толкнул к нему несколько исписанных листов Григорий. Перский жадно вперился в текст, но уже через минуту с треском разом разорвал написанное.
– Кончай ослить, Кусмарцев! Не жуй изжёванное! Новые фамилии давай!
– А где я их возьму?! Где?
– Мне тебя учить? – ехидно осведомился Перский. – Ты когда в Иркутске оперил, а и здесь, в Чите, – что, никого в оперразработках не было? Из тех, кто ещё свободу топчут… Да, про Эйкерта добавь, что много раньше, чем тебя, он завербовал Кириченко. И тебя к нему привербовал, чтоб группа у вас была, правотроцкистская, террористическая. Вот тут, – хмыкнул Перский, – можешь вкрутить, что в поезде пытался завербовать в группу тех желторотиков-авиаторов, а? Отмстишь неразумным хазарам, нет? Пиши, Кусмарцев, пиши… Попытка номер три!..
– Помешались вы на группах и организациях… Кто-нибудь из вражьей силы в одиночку-то действует? – горько усмехнулся, глядя на Перского, Григорий. – Это как же вы все эти полчища-то просмотрели?
– А ты себя-то не отделяй… Не ты ли буквально перед тем, как самому в подвале оказаться, на Читинском лесоучастке кулацкую группу нарыл? С винтовками! А чего же беглых кулаков охотниками-одиночками не представил? Какая им разница? Всё равно бы чохом зачистили по приказу два ноля четыреста сорок семь. Или на бывшего начальника Читинской тюрьмы Китицына как на одиночку документы собирал? – зло осведомился Перский. – Ишь, размежевался!..
Особоуполномоченный внезапно вскинул брови, задумчиво уставился сквозь Григория, а потом снова сфокусировал взгляд на Кусмарцеве, довольно ухмыляясь.
– А вот ты же сейчас сам во всём и сознался! Ты ж потому и отделился. «Вы» – это мы, а ты себя, оказывается, к нам-то и не причисляешь!