Донос без срока давности

– Ты что?! – грозно глянул на него Григорий. – Ты это брось! Что вы в своём комсомоле знаете! Кричалки да лозунги… Власть, Миша, власть – вот оно, главное искушение! Чтобы её заполучить, да ещё и в огромадных размерах, над целой страной, – никто никогда никого не жалел. Сколь царей-королей, князей да графов друг дружке головы рубили? Сколь только в русской истории кровавых интриг наплетено? Императора Павла табакеркой в висок – почему? За власть! А Троцкий чего хотел? Власти! Вот и эти – туда же… Я бы ещё понял, когда бы по-партийному, честно, вопрос поставили, если полагали, что не так у нас что-то в стране, но снюхаться с Гитлером… Вот как это, Миша?! – горячо дыхнул в лицо Слободчикову.

– Не знаю… Но ведь герои, орденоносцы…

– И что? Что?! Да это ещё страшнее! Такие почести, такая слава – она головы и вскружила! И потом… – Кусмарцев немного помолчал и с неохотой сказал:

– Скажу тебе, Михаил, по собственному опыту. Дыма без огня не бывает. Другой вопрос, что еле тлеющий уголёк притоптать можно, а можно раздуть до великого пожара… М-да… Как Ленин сказал: «Из искры возгорится пламя»?

– Это декабрист Одоевский Пушкину написал, – осторожно заметил Слободчиков. – Из Читинского острога, в ответ на послание…

– Да какая разница! – махнул рукой Кусмарцев. – Я про то, что из говна можно запросто конфетку слепить, хотя мало кто в этот верит. Уж сколь я за свою службу дел перелопатил!.. И в каждом – в каждом, Миша! – без тлеющего уголька, без червоточины не обходится. Вот пример на ум пришёл: в прошлом году был донос на некоего Ивана Пахомова. Знатный колхозник, орденоносец: за свои пасечные дела орден Ленина получил. Орден Ленина, Миша! И угораздило этого пасечника где-то на гулянке частушку про товарища Сталина и товарища Кирова изрыгнуть… Известная гадость – про огурчики-помидорчики и коридорчик. Понятно, что без стукачка на той гулянке не обошлось. Так вот, Миша, и высший орден не спас. Раз-два – и в дамки!.. Да что там какой-то мужик деревенский!.. Я вон ляпнул по пьяни пару слов попутчикам в поезде, а они такие бдительные и шустрые оказались – о-го-го! Вот и у меня тлеющий уголёк обнаружился, а что из него раздули? То-то…

Лязгнула дверь камеры.

– Слободчиков! С вещами на выход!

Михаил вздрогнул, обречённо глянул на Кусмарцева и суетливо скидал из-под подушки умывальные принадлежности в тощую котомку.

– Прощайте, Григорий Павлович! Прощайте, товарищи! Не поминайте лихом…[23]

Освободившаяся после Слободчикова шконка недолго пустовала.

– Принимайте гостя дорогого! Эй, Кусмарцев! Встречай! Теперь тебе, пролезшему в органы, напарничек образовался, а то небось скучновато среди штатских вражин! – заржал, брякая ключами, надзиратель с очень подходящей к его должности и внешности фамилией – Вепрев. Так казалось Григорию, а вот кое-кто из арестантов воспринимал надзирателя иначе, что через пару месяцев печально подтвердится. (Из приказа начальника УНКВД от 12 ноября 1938 года: «Надзиратель внутренней тюрьмы УНКВД по Читинской области Вепрев занимался предательской деятельностью: не имея соответствующего разрешения, систематически принимал для арестованных передачи (деньгами и продуктами), способствовал арестованным иметь связь с волей, для чего передавал на волю написанные арестованными клеветнические заявления и письма, неоднократно на работу по охране особо важных государственных преступников являлся пьяным и среди арестованных вел антисоветские разговоры. Военный трибунал приговорил Вепрева к 5 годам заключения».)

– Кто таков будешь? – Григорий оглядел новенького, одетого в мятую и грязную форму НКВД без знаков различия, с разукрашенной старыми и свежими фингалами и кровоподтёками физиономией.

– Кочев я, Фёдор.

– И откуда же ты, Кочев Фёдор?

– Из Читинской тюрьмы перевели…

– С одного курорта на другой… – усмехнулся Григорий, обводя глазами навостривших уши сокамерников. – Стало быть, особый интерес к тебе имеют органы… И что же ты, Фёдор, натворил? Где отличился?