Донос без срока давности

– Ага! Ещё бы таку работящу в Куке сыскать!

– Да уж не обезлюдела деревня!

– Брось, батя, – досадливо поморщился Матвей. – И мы там всех как облупленных знам, и нас. А я теперича, – легонько постучал палкой по ещё не снятому гипсу на коленке, – далеко не справный кавалер и работник крестьянского труда. А здесь… – Сын мечтательно закатил глаза, потянулся на стуле сытым котом. – В городе другой коленкор, тут с понятием…

– Так понимаю, приглядел ужо?

– Не без этого, – раздвинул губы в улыбке Матвей.

– Оно-но как… – насупился Колычев-старший. – Без отцова благословенья…

– Ты чё, батя, в старорежимщину кинулся! – засмеялся Матвей. – Можа, ещё к попам потащишь?

– Грехи не пускают! – неожиданно вырвалось у Гохи.

– Эвона! Ты – да про грехи? Ты ж у нас завсегда в праведниках числился, чужие грешки подсчитывал, а за собой-то не числил… – ляпнул в ответ сын и осёкся, сообразив, что перегнул палку.

– Да… – протяжно вздохнул Гоха. – Служба военная, стало быть, дерзости научила…

Матвей покаянно опустил голову. Чего уж там – показывать отцу зубы, а тем боле насмешничать – последнее дело.

– Да… – повторил Колычев-старший, вдавил затылок в подушку и закрыл глаза. Глухо проговорил через почти сомкнутые губы:

– За грехи мои и наказаны… Все наказаны…

– Ты чего, батя? Эва тебя растащило… – почти с испугом, озадаченно спросил Матвей.

– А вот чево, сына… – Гоха, так и не открывая глаз, с трудом выталкивал из себя слова. – Ты помнишь, как Кеху Пластова в тридцатом забрали?

– Ну… что-то такое…

– А забрали потому, что я на него… А потом мамка наша, Стеша… померла… А ноне – вишь как: и ты в инвалидах, и я – ногой в могиле…

– Так сказывали, что там какая-то кулацкая банда была…

– Ежели и была, то Иннокентий с ними никак… За себя я испугался… За вас за всех…

Гоха сложил руки на груди.

– Ты, сына, иди… Хватятся в госпитале… И так натерпелся… Иди… Устал я… После… договорим…

От ужина Гоха отказался. А под утро умер. Лежал с таким спокойным лицом, словно забрали его ангелы. Так, по крайней мере, прошептала старая больничная нянечка баба Надя, собирая с койки бельё и скатывая в рулон матрац.

А Матвея в госпитале не хватились. Сдобненькая сестричка тихонько провела в отделение. Пашка понимающе хмыкнул, заулыбались и другие обитатели палаты: ну, гульнул парень, дело молодое.

А Матвею ночью не спалось. Не помещалось в голове услышанное от бати. Может, наговаривает? Сроду же никаких болячек не знал, а тут так разбило на шестом десятке. Вот и втемяшилось дурное. Хотя… И до армии видел: как кошка пробежала между ними и Пластовыми. Так и понимал – дело политическое. Зазря не заберут. А раз дядю Иннокентия забрали – стало быть, было за что. А как и вправду батя?.. Да нет…

Через неделю Матвея выписали. Анютка, медсестричка сдобненькая, загрустила. Глаза заблестели, в платочек давай сморкаться.

– Нюр, ты не думай, – выдавил через комок в горле Матвей, – своих навещу и возвертаюсь. Обговорено же…

– Ага… – только и сказала Анютка и убежала в отделение.

Купив на базаре пяток яблок, Матвей приковылял в горбольницу.

– У нас такого больного нет, – ответила в приёмном покое медсестра.

– Неделю назад был. Доктор говорил, что ещё недели две будет лежать.

– Господи, как вы все надоели… Ходют и ходют, всё вам расскажи…

– Отец, не дядя чужой, – терпеливо проговорил Матвей.

– Ладно, сейчас посмотрю по журналу. – Медсестра зашелестела страницами амбарной книги. – Колычев, говоришь?

– Да-да, Колычев Георгий…

– Что же ты за сын?! – через минуту возмущённо воскликнула женщина. – Уже неделю как отец помер, а ты, ишь, только спохватился!

– Как – помер? Не может быть! – отшатнулся Матвей. – Он же на поправку пошёл…

– Инфаркт миокарда, повторный приступ, – прочитала медсестра. – Эх, милый ты мой, у сердечников это запросто… На-ка вот, водички выпей.

– А где он? – с трудом произнёс Матвей.

– Забрали третьего дня. Домой, стало быть, увезли. А ты и не знал? Как же так? В отъезде был? – Прежний равнодушный тон сменился неподдельным сочувствием, но Матвей ничего этого не заметил. Слова доходили как через подушку. Молча повернулся, вышел из приёмного покоя на улицу. Дул холодный ветер, с шумом гнал вдоль улицы большие тополиные листья, бурые и золотистые. Со смешками и весёлыми возгласами мимо пробежала стайка ребятишек. Матвей посмотрел им вслед и понял, что он обманул Анютку. Не вернётся он в город. Он теперь один за всех и на всех. Нина, Кешка, Шура, Ванька, Коляша…

Похороны прошли накануне приезда Матвея. Обняв сникшую сестрёнку, стоял, окаменев, у свежей могилы. Кукинское кладбище – у дороги, а книзу, по берегу Ингоды, раскинулось само село. Наблюдают ушедшие, как живые колобродятся-копошатся. С этой мыслью и покинул Матвей погост, и так она втемяшилась ему в голову, что запряталось куда-то, в самый дальний закуток памяти отцово признание. Да и зачем оно теперь…

– Бдительность советского народа непоколебима! – Вошедший в кабинет сержант Желтов с хохотком швырнул папку на стол. – Представляешь, припёрлось чудо ископаемое с доносом: раненые в госпитале пораженческие разговоры ведут.