Донос без срока давности

– Просыпайтесь, товарищ майор… – журчал в ухо нежный девичий голосок. – Укольчик пора, и покушать надо…

Он с трудом выдирался из повторяющегося почти каждую ночь сна: беззвучные взрывы авиабомб, летящих с так же беззвучно пикирующих «лапотников», сполохи немых выстрелов пушек неумолимо ползущих на высоту «фердинандов» и «пантер», на которых, кажется, уже различимы даже заклёпки… потом яркая вспышка перед глазами – и обвал в темноту…

И снова не сразу соображалось, что это лишь сон, а наяву вот – медсестричка со шприцем в руках, подрагивающая лежанка, стук вагонных колёс. Санэшелон, куда-то везущий его, обездвиженного, полуоглохшего и полуослепшего… Стучат на стыках колёса, лязгают вагонные сцепки. Как тогда, злополучным декабрём тридцать седьмого. Как тогда, тоже в декабре, два года спустя, лязгнула перед глазами глухая проржавевшая дверь…

…Кусмарцев зажмурился от яркого света.

– Раздевайся, вшиволядина! Скидывай свои тряпки поживее! Догола!

Посреди комнаты стояла табуретка, у стены – узкий стол, возле которого застыл худощавый мужик среднего роста в круглых очочках и белом халате.

– Обработай дохляка. Не жалей керосина – жги заразу! – продолжал командовать доставивший Кусмарцева конвоир.

Ватным тампоном в ладонь величиной очкарик щедро обтёр Кусмарцеву все волосяные места, потом усадил на табуретку и взялся за машинку для стрижки. Кромсал не деликатничая. Потом сунул в руки бритвенный станок:

– Сам давай! Бороду, усы, под мышками, в паху.

И снова, после бритья, прошёлся по телу тампоном с керосином.

Очумелого от керосинового смрада арестанта толкнул в соседнее помещение:

– Щас душ включу. Обмылок где-то там на полу валяется…

Чахоточные струйки тепловатой воды запрыскали сверху, из проржавевшей жестяной воронки с дырками. Господи… Григорий всю бы жизнь стоял под этими струйками! Поймал на кафельном полу осклизлый кусочек хозяйственного мыла, с наслаждением принялся намыливаться, намыливаться…

– Хорош! Не в санатории! – вырос в дверном проёме надзиратель. И тут же оборвались живительные струйки. – Выходи!

В комнате уже не было ни очкарика, ни табуретки. На столе – какая-то одежда.

– Одевайся! – Надзиратель швырнул Кусмарцеву видавшее виды, но чистое исподнее. – Сверху – штаны и пиджак! Уж извиняйте, гражданин начальничек, – добавил с издевательским смешком, – коверкотовой гимнастёрочки нема, а ваша родная подчистую сопрела… как и сапожки щегольские… Копыта вон в тапки. Готов? Руки за спину! Вперёд!

Из подвала поднялись на второй этаж, повернули по коридору направо. С левой стороны потянулись прямоугольники кабинетных дверей, по правой – окна, за которыми ночная темень. Окна во внутренний двор выходят, вспомнил Кусмарцев, в конце коридора, за теми двустворчатыми дверями – актовый зал…

– Стой! Лицом к стене! – Конвоир деликатно постучал в дверную филёнку, приоткрыл дверь и просунул внутрь голову.

– Разрешите? Арестованный Кусмарцев доставлен!

– Фули ты мне через двери кукуешь! Доложить как положено и то… Уроды тупорылые! Заводи!

«Прав хозяин кабинета, – злорадно подумалось Григорию. – Запросто бы щас этому мордовороту шею дверью прищемил, а плечом бы навалился – полный каюк!»

Но конвоир уже толкал в спину через порог.

В кабинете царил уютный полумрак. За столом, в свете большой настольной лампы со стеклянным зелёным абажуром, сидел начальник второго отдела старший лейтенант госбезопасности Фельдман и что-то озабоченно писал. Долго писал. «Страшную занятость, паскуда, демонстрирует», – весело подумалось Григорию. После банной процедуры он пребывал в довольно приподнятом настроении. А может, из-за того, что ожидание близкого конца обернулось душем.

Фельдман наконец отложил самописку и поднял глаза на Григория.

– А, Кусмарцев… Проходи, присаживайся. Выглядишь прекрасно.

– Какое сегодня число? – спросил Григорий. Вчера попытался пересчитать свои чёрточки – пару раз сбился, бросил.

– Шестнадцатое декабря.

«Ни х… себе! – охнул про себя Кусмарцев. – Три месяца!..»

Это, наверное, на лице отразилось – Фельдман расщерился в глумливой ухмылке.

– Перерывчик, Кусмарцев, получился изрядный. Много более важных дел и событий приключилось.

– Просвети.

– Не «просвети», а «просветите». Я с тобой овец не пас.

– И я не пас, а ты мне тыкаешь…

– Заткнись! Чего осмелел? Или что, думаешь, законопатившего тебя Хорхорина сняли да в Москве в кутузку затолкали, и всё – у входа встречает радостно свобода?! А вот х… тебе – и по всей морде!

– Да ты не ори! Хорхорин арестован?

– Арестован. А как, вражина, маскировался! И орден Ленина нашим горбом заработал, и в депутаты Верховного Совета СССР пролез! Хе-хе-хе, – затрясся злорадным смешком Фельдман, – а ему – бац! – и в День сталинской Конституции подарочек приподнесли – на цугундер гада![30]

– И кто теперь «контору» возглавляет? Или ещё не назначили?

– Свято место пусто не бывает! – недовольно проговорил Фельдман. – Капитан госбезопасности Куприн Павел Тихонович[31]. Из Москвы прислали… – буркнул Фельдман и как спохватился: – Тебе-то какая разница?! Твоё дело – чушачье!

Сурово насупил брови.