Дополнительное расследование (т.2)

Лишь когда они скрылись за углом театра, Турсунов вынул из кармана заранее заготовленный лист бумаги, подал Шелехову ручку:

— Дату проставьте позавчерашнюю...

Оперуполномоченный понял, что переполнило чашу терпения его коллеги. Простенькой уловкой Турсунов хотел при случае представить дело таким образом, будто взятка получена сотрудником милиции еще до исчезновения ребенка. Шелехову стало не по себе. Мозг обожгла мысль о том, в каком двойственном положении он окажется, написав подобную расписку. Ведь речь идет о взятке, о преступлении, которое карается законом вплоть до смертной казни. Он больше всего в жизни боялся подозрений в нечистоплотности. Боялся и сейчас.

Стиснув губы, Шелехов положил листок на услужливо протянутый блокнот, лихорадочно скакнувшими цифрами начертал дату.

Диктовал Турсунов медленно, как диктует учитель, желающий, чтобы все ученики написали диктант на «отлично». Резкие, угловатые буквы уверенно ложились на бумагу.

— Теперь подпись и еще раз позавчерашняя дата, — почти ласково пропел Турсунов и опустил руки в карман пиджака, намереваясь достать сверток с деньгами.

Обоих заставил вздрогнуть радостный вопль;

— Нашелся! Нашелся Хакимджан!

Шелехов почувствовал такую слабость, что ему немедленно захотелось сесть. Первым пришел в себя Турсунов. Он рванул расписку и, не обращая внимания, что достался ему лишь клочок с датой и половиной подписи, метнулся в сторону, побежал по газону.

Шелехов было кинулся за ним, но, увидев, как путь Турсунову преградили три парня, в которых только абсолютно несведущий человек не мог распознать оперативников уголовного розыска, обессиленно прислонился к стене.

51

Облучков беспрестанно звонил Шелехову.

Лишь к концу дня, когда диск телефона начал плавиться от постоянного кругового движения, а голос дежурного, отвечающего на расспросы, стал раздражительным, Евгений Юрьевич получил долгожданную информацию: Шелехов утром прилетит из Таджикистана и в девять ноль-ноль будет на своем рабочем месте.

Поблагодарив дежурного, Облучков положил трубку на рычаг, пробормотал себе под нос:

— Подождем до завтра... С голоду не умрут...

Он прибрал на столе, прошел мимо секретарши, направился к остановке.

Ситникова снова ночевала у подруги и снова приехала на рынок с тяжелым сердцем. Неизбежность посещения киоска золотозубым довлела над каждым ее движением, принуждала не спускать глаз с толпы покупателей, вливающейся в двери.

Заметив Облучкова, она попыталась вспомнить, откуда ей знаком этот безоружный взгляд за толстыми линзами, но не смогла и вновь стала всматриваться в незнакомые лица.

Облучков приближался медленно, словно преодолевал мощный поток встречного воздуха. Он не знал, с чего начать разговор, поэтому и медлил. Наконец он все-таки достиг прилавка, поздоровался.

Елена Николаевна неуверенно ответила на приветствие.

— Вы мне на днях виноград продали, — объяснил Облучков, — в своем кулечке...

— А-а-а...

— Мне очень нужно с вами поговорить.

Ситникова в недоумении нахмурила брови, раздумывая, поправила волосы:

— Пожалуйста...

— Здесь... не очень удобно, — мягко, но настойчиво сказал Облучков.

Елена Николаевна взглянула в его немигающие глаза и вдруг поняла — это не просто покупатель и даже не человек, ищущий знакомства.

— Да... но... — неуверенно протянула она.

— Это очень важно, — с убеждением произнес Облучков. — Пожалуйста, не отказывайтесь...

Решив, что если поговорить с незнакомцем на улице, но не покидая территории рынка, ничего страшного не должно произойти, Ситникова пожала плечами:

— Если вы просите... Я сейчас выйду со служебного входа.

Подойдя к невысокому крыльцу служебного входа, Облучков посмотрел снизу вверх:

— Меня зовут Евгений Юрьевич.

Ситникова тоже представилась, спустилась по ступенькам:

— Вы хотели мне что-то сказать?

— Да... Некоторым образом мне стало известно о том, как был реализован вагон с луком, — по-прежнему тушуясь, сказал Облучков и торопливо добавил: — Не оправдывайтесь, пожалуйста, не надо... Я хочу помочь вам... Я не из тех... Вы понимаете, о ком я...

Он сбился, опустил взгляд. Из головы вылетело все, что он собирался сказать. Ночью, в его мысленном диалоге, фразы ложились удачно и к месту, теперь они казались натужными, неуместными и пошлыми.

Ситниковой передалось состояние Облучкова. И если первым побуждением было ответить резкостью, замкнуться, то, посмотрев на ссутулившегося, не знающего, куда девать руки Облучкова, она стиснула пальцы, тихо отозвалась:

— Вряд ли мне можно помочь...

— Что вы?! Можно! Конечно, можно!.. Мне кажется, вас обидели... Это очень плохие люди... Но нельзя пасовать перед ними, нельзя замыкаться в себе... Простите, что я так говорю... Вам нехорошо, и я это вижу... Вы должны сказать всю правду, иначе трудно жить... Вы их не бойтесь, они уже никому не причинят зла...

Вокруг сновали вечно спешащие люди, солнце упорно взбиралось на небосвод. Они стояли друг против друга, будто два человека, бесконечно виноватых один перед другим.