Дорога на Уиган-Пирс

Гул перестрелки не прекращался. Из того, что я видел и слышал, можно было заключить, что все стреляли в целях обороны. Люди не выходили из зданий, или укрывались за баррикадами и целились в тех, кто был напротив. В полумиле от нас проходила улица, где штабы СНТ и УГТ почти смотрели в окна друг другу. Вот оттуда неслась особенно сильная стрельба. На следующий день после окончания беспорядков я прошел по той улице; витрины магазинов напоминали решето. (Большинство лавочников в Барселоне заклеили свои витрины полосками бумаги крест-накрест, чтобы шальная пуля не разнесла всё стекло.) Иногда на трескотню винтовок и пулеметный огонь накладывались взрывы гранат. После долгих интервалов раздавались особенно мощные взрывы, которые поначалу я идентифицировать не мог: казалось, идет бомбардировка с воздуха. Но это было невозможно: самолеты здесь не летали. Позже мне говорили, и я охотно в это верю, что этот страшный грохот устраивали провокаторы, взрывавшие склады с боеприпасами, чтобы обострить обстановку и посеять панику. Артиллерийского огня, однако, не было. Я специально вслушивался: если б вмешалась артиллерия, это означало бы, что дело принимает серьезный оборот (артиллерия – определяющий фактор в уличных боях). Впоследствии в газетах появилось много выдумок об артиллерийских батареях, бьющих по улицам, но никто не мог показать ни одного здания, куда попал бы снаряд. Кроме того, знающий человек ни с чем не спутает гром пушек.

С первых дней беспорядков рацион наш стал более скудным. Под покровом темноты, с изрядными трудностями (жандармы постоянно постреливали на Рамблас), из гостиницы «Фалкон» доставлялся обед пятнадцати или двадцати ополченцам, охранявшим штаб ПОУМ; но этого не хватало, и те, у кого была возможность, ходили есть в «Континенталь». Гостиницу «оккупировали» все, кто мог, а не только члены СНТ или УГТ; она считалась нейтральной территорией. Как только началась заварушка, гостиницу заполонил самый невероятный народ: иностранные журналисты, подозрительные политические отщепенцы, американский летчик на службе у правительства, коммунистические агенты (в том числе толстый, зловещего вида русский; по слухам, агент ОГПУ[251]; он всегда ходил с револьвером на поясе и маленькой гранатой, и его прозвали Чарли Ченом[252]), семьи состоятельных испанцев (похоже, симпатизирующих фашистам), двое или трое раненых бойцов из интернациональной бригады, группа шоферов, перевозивших на огромных грузовиках апельсины во Францию и задержавшихся в Барселоне из-за последних событий, и несколько офицеров из Народной армии.

В целом Народная армия во время этих событий сохраняла нейтралитет, хотя кое-кто из солдат, сбежав из части, принимал участие в боях. Утром вторника я видел пару таких солдат на баррикадах ПОУМ. В первые дни, когда не ощущался острый недостаток еды, и газеты еще не стали нагнетать ненависть, сохранялась тенденция представлять всё это как шутку. Люди говорили, что такое в Барселоне случается чуть ли не каждый год. Наш большой приятель Джордж Тиоли, итальянский журналист, вдруг появился перед нами в перепачканных кровью штанах. Он вышел из гостиницы посмотреть, что происходит на улице, увидел на тротуаре раненого, стал его перевязывать, и кто-то игриво кинул ему гранату. К счастью, журналист легко отделался. Помню, он говорил, что в Барселоне надо пронумеровать всю брусчатку: чтобы было легко ее разбирать и потом снова укладывать. Вспоминаются и несколько человек из интернациональной бригады; они сидели в моем гостиничном номере, когда я, усталый, голодный и грязный, вернулся после ночного дежурства. Они относились к происходящему равнодушно. Крепкие партийцы постарались бы перетащить меня в свою партию или просто отобрали бы гранаты, – но эти просто посочувствовали, что мне приходится проводить отпуск, дежуря на крыше. Мнение их было такое: «Это всего лишь выяснение отношений между анархистами и полицией – ничего особенного». Несмотря на напряженность боев и число жертв, я думаю, такое мнение ближе к истине, чем официальная версия о запланированном восстании.