Дорога на Уиган-Пирс

Внутри гостиницы, среди разношерстной толпы, из которой никто не осмеливался высунуть нос наружу, нарастала жуткая атмосфера подозрительности. У некоторых развилась шпиономания, и они слонялись, нашептывая каждому на ухо, что этот тип – коммунистический агент, тот – троцкистский, или анархистский, или еще чей-то. Толстый русский шпион уводил иностранных беженцев по очереди в угол и доходчиво объяснял, что тут имеет место быть анархистский заговор. Я с интересом наблюдал за ним, потому что впервые встретил человека (если не считать журналистов), чьей профессией было распространение лжи. Было что-то отталкивающее в этой пародии на жизнь в шикарном отеле, которая проходит за спущенными шторами под грохот стрельбы. В парадную столовую через окно залетела пуля, отколола кусок колонны, и испуганные гости перебрались в темную комнату в глубине здания, где не всегда хватало столиков. Количество официантов сократилось: некоторые были членами СНТ и бастовали, сняв на время свои накрахмаленные сорочки; но обслуживание оставалось по-прежнему церемонным, хотя есть было практически нечего. В четверг на ужин каждому дали по одной сардине, хлеба в гостинице не было уже несколько дней, вина тоже осталось мало, и нам приходилось пить всё более и более старые вина по всё большей цене. После окончания боев нехватка пищи сохранялась еще несколько дней. Помнится, три дня подряд мы с женой на завтрак съедали по небольшому кусочку овечьего сыра без хлеба и воды. Только апельсинов было много: французские шоферы привезли их в гостиницу в большом количестве. Эти крутые на вид парни приводили с собой вульгарных испанских девиц и огромного грузчика в черной рубашке. В другое время управляющий отелем со снобистскими замашками сделал бы всё, чтобы испортить им здесь пребывание, или даже просто отказался бы их впустить, но сейчас они (в отличие от нас) были желанными гостями с запасом хлеба, который мы у них выпрашивали.

Я провел еще одну ночь на крыше, а на следующий день всё выглядело так, будто бои действительно прекратились. В этот день стреляли мало. Похоже, никто не знал наверняка, пришлют ли войска из Валенсии (кстати, вечером они вступили в город). По радио транслировались правительственные призывы, иногда в них звучали успокаивающие нотки, а иногда – угрожающие: всем приказывали разойтись по домам, а тем, кого после определенного часа поймают с оружием, грозили арестом. На правительственные речи особого внимания не обращали, но баррикады быстро опустели. Не сомневаюсь, в основном это было связано с нехваткой продовольствия. Всюду слышалось одно и то же: «Еды больше нет, пора возвращаться на работу». С другой стороны, жандармы, которые знали, что получат свой рацион, пока в городе еще есть какая-то провизия, оставались на своих постах. К середине дня город почти принял свой обычный вид, если не считать покинутых баррикад. На Рамблас толпился народ, магазины работали, и, что больше всего обнадеживало: трамваи, которые, казалось, уже вросли в землю, дернулись и покатили по рельсам. Жандармы по-прежнему занимали кафе «Мокка», баррикады они не разобрали, но вынесли стулья на улицу и сидели, держа винтовки на коленях. Проходя мимо, я подмигнул одному, и тот в ответ тоже дружелюбно улыбнулся – он, конечно, узнал меня. С крыши телефонной станции сняли анархистский флаг: теперь там развевался только каталонский. Это означало, что рабочие окончательно разбиты. Мне стало понятно (хотя из-за моего политического невежества не так ясно, как следовало бы): как только правительство почувствует себя увереннее, начнутся репрессии. Но тогда меня это не очень занимало. Я чувствовал глубокое облегчение от сознания, что проклятая стрельба закончилась, и теперь можно купить какой-нибудь еды, и перед возвращением на фронт насладиться мирным отдыхом.