Дорога пряности

Фей и Реза подаются вперед, наблюдая за нашим внезапным уроком, словно пара голодных голубей, которые в ожидании объедков сидят на краю крыши пекарни. Я не обращаю на них внимания и сосредотачиваюсь на Тахе, но лучше от этого не становится. В отличие от мелодичного сахиранского, харроутанг отрывистый, глухой. Он не переливается, лаская мой неискушенный слух, он бьет и рубит.

– Уловила? – спрашивает Таха.

Нет, но я все равно киваю.

– Хорошо. Далее, это переводится как «назовись». Солдат может приказать на заставе или у городских ворот. Слушай.

Я пытаюсь… и ничего не могу разобрать в мешанине звуков. Либо Таха заметил и ему плевать, либо я успешно скрываю недоумение, поскольку он продолжает.

– Если тебя спросят, назови свое имя и скажи, что ты охотница из городка под названием Тулль. Звучать будет так…

Я вслушиваюсь, все еще кивая, все еще пребывая в полной растерянности.

– Попробуй сама. Я возьму роль солдата, попрошу тебя назваться.

Таха повторяет фразу на харроутанге. Я понимаю, что он ее закончил, только по тому, что он поднимает брови.

– Теперь ты говоришь…

– Ох, точно, – зажмуриваюсь. – Эм… моя… Имани… я…

Фей ухмыляется Резе, а тот едва сдерживает смех. Таха переводит своего белого жеребчика на шаг, остальные следуют его примеру.

– Слушай внимательно и повторяй за мной.

Меня так и подмывает спросить, не думает ли он, что уши на мне для красоты нарисованы? Таха говорит фразу на харроутанге и кивает.

– Давай. Я прикажу остановиться и назваться.

– Ладно, – соглашаюсь я, хотя меня пугает то, как отчаянно трепещет все внутри. Я преуспеваю в учебе и практическом применении теории и никогда не испытывала проблем с выступлениями. Почему же сейчас так трясусь? Мне ведь совершенно плевать на мнение Тахи.

Он произносит свою фразу на харроутанге и жестом приглашает меня ответить.

– Так. Значит, я должна сказать…

Прочистив горло, я выдаю ответ, и мне даже не нужно фырканье Фей, чтобы понять, насколько неправильно у меня вышло. Неуклюже, некрасиво. А как еще могло получиться? Язык во рту будто ошметок дубленой кожи, и пользы от него столько же.

Таха повышает голос:

– Слушай еще, Имани. На этот раз следи за моим ртом.

Нахмурившись, я опускаю взгляд на его приоткрытые губы, и сердце вдруг бьется чаще. Таха повторяет фразу медленно и четко. Я киваю:

– Хорошо, я поняла. Спрашивай.

Таха снова задает вопрос и делает жест, ожидая моей очереди. Фей и Реза еще сильнее вытягиваются в седлах. Я колеблюсь. Таха ухмыляется или ободряюще улыбается? Какая вообще разница? Сосредоточься. Я глубоко вздыхаю и стараюсь изо всех сил говорить ровным, уверенным голосом:

– Мое йимя Имани. Мое ахотниц йиз Тьюль.

На щеках Тахи проступает слабый румянец.

– Почти, – произносит Таха, но его заглушает оглушительный хохот Фей.

– Ты так ужасна! – вопит она и чуть не падает с лошади, а Реза не успевает смахивать покатившиеся от смеха слезы.

Я еще никогда не испытывала столь невыносимого унижения. Мне хочется убежать или скрыться в каком-нибудь туннеле. Из груди рвется рычание.

– Давайте, смейтесь, пока не подавитесь. Вы же оба само совершенство, осваиваете всякий навык с первой попытки? – Я вздыхаю и поворачиваюсь к Тахе. – Если это так важно, как ты говоришь, дай мне попробовать еще раз. Если поупражняюсь, то у меня точно получится.

Мы встречаемся взглядом, и Таха задерживает глаза на мгновение дольше нужного. Я жду обидной колкости, что никогда не выучу харроутанг, как вдруг Таха разворачивается седле и гаркает:

– Рты закрыли! Я из-за вас, гиен, собственных мыслей уже не слышу.

Я моргаю, уставившись на его затылок. Таха только что меня… защитил? Невозможно. В нем же понимания ни на грамм – ну или мир перевернулся с ног на голову. Вероятнее всего, мы тут просто бредим от слишком долгой езды под палящим солнцем.

Какой бы ни была причина, выговор от Тахи возымел восхитительный эффект. Смех Фей переходит в приступ кашля, и, когда она наконец замолкает, из ее глаз текут слезы, а обычно миловидное личико становится уродливо красным, как редиска. Они с Резой застывают на своих лошадях, словно палку проглотили, похожие на деревянных воинов, которыми мы с Афиром играли в детстве.

– Хорошо. – Таха снова поворачивается ко мне. – Повторяй за мной, Имани.

И так наш урок продолжается.

12

Очередная бессонная ночь, когда я изнемогаю от горя. Предрассветные сумерки окрашивают Сахир бледно-голубыми тонами, я бодрствую уже целый час, безнадежно пытаясь заснуть снова. Но как только мысли принимаются бурлить, мой разум становится медной кофемолкой, за ручку которой берется преданный своему делу торговец.

Я сажусь. Фей и Реза все еще спят у едва тлеющего костра, а вот место Тахи пустует. Вероятно, пошел справить нужду за одним из терпентиновых деревьев, среди которых мы разбили лагерь. Тихонько встаю, натягиваю кожаные доспехи – и с завистью представляю, как Таха, пошатываясь, бредет обратно по высокой траве и засыпает, едва голова касается походной постели. Подавив зевок, я беру флягу с водой и несколько слив, затем перешагиваю тонкую веревку, осторожно, чтобы не задеть подвески.