Дорога пряности

За пределами лагеря я нахожу камень и усаживаюсь на него, чтобы поесть. В траве у ближайшего дерева роется дикий пес, большеухий, поджарый, рыжий. Заметив меня, он отправляется по своим песьим делам. После еды я принимаюсь разминать затекшие руки-ноги, тихонько повторяя фразы на харроутанге, которым научил меня Таха.

– Мое имя Имани. Я охотница из города Тулль. Спасибо, сэр. Спасибо, мэм. Прошу прощения. Да, сэр. Нет, сэр. Хорошего дня.

Обретя гибкость, я вытаскиваю из ножен кинжал и отрабатываю взмахи, пока не разогреваю мышцы плеч. Знакомое упражнение – принять боевую стойку, представить, что передо мной гуль, который вот-вот нападет. Всякий раз, когда во время вылазки мне не спится, я тренируюсь, с волшебством или без. Это единственное, что помогает мне по-настоящему очистить разум.

Я бросаюсь вперед и пронзаю воображаемого гуля. Он с воем взмахивает длинной рукой со смертельно острыми когтями. Пригибаюсь, и они пролетают у меня над головой, а потом я взвиваюсь обратно и вновь наношу удар. От движения по мышцам растекается жар, ускоряется сердце. Я парирую и уворачиваюсь, отскакиваю назад и бросаюсь в атаку. Вскоре я покрываюсь потом, часто дышу и чувствую в себе силу. Что бы мне ни встретилось в Долине костей, среди Песков или в самой Алькибе, я справлюсь и доберусь до Афира.

– Не думал, что ты ранняя пташка.

Резко разворачиваюсь, и всякая уверенность сходит на нет. Таха стоит, прислонившись к дереву, сильные руки скрещены на груди, пряди падают на лоб. Таха будто намеренно красиво растрепал волосы, хотя я не сомневаюсь, что у него попросту нет расчески.

Я сосредоточенно вкладываю кинжал в ножны.

– Видимо, ты думал, что я сплю до полудня и никогда не появляюсь на тренировках.

– Да. Собственно, я давно подозреваю, что россказни о Грозе джиннов сильно приукрашены, если не откровенная выдумка.

Вскидываю на Таху взгляд, лицо пылает. Так вот почему он не признавал ни меня, ни мои достижения.

Он неторопливо подходит ближе. Без кожаного доспеха белая туника с весьма широким вырезом обнажает мускулистую грудь всякий раз, как Таха взмахивает руками.

– Кое-что мне всегда казалось в тебе любопытным, – произносит он. – Ты такая горделивая, и все же, когда люди предлагают тебе решить, кто из нас двоих лучший Щит, ты вечно отказываешься.

Я должна была догадаться. Таха нашел меня не для того, чтобы вежливо побеседовать или погонять меня по фразам на харроутанге. Нет, я для него либо невидимка, либо та, над кем нужно взять верх. Третьего не дано.

Застонав, я опускаюсь на колени, чтобы поднять фляжку с водой.

– И буду отказываться. Это глупо. Все равно что сравнивать инжир и груши.

Пытаюсь пройти мимо Тахи, но он преграждает мне путь.

– С этим я могу согласиться. Что ж, как насчет решить, кто лучший в своем деле – я как зверовидец, а ты как поединщик.

– Ох, да брось. Ты серьезно считаешь себя лучшим зверовидцем в наших рядах?

– В истории, – поправляет меня Таха.

– В истории! Ха! – Я его обхожу. – А я-то думала, что высокомерию есть предел. Дальше будешь заявлять, что ты лучший зверовидец, чем Мера Ураби?

– Так и есть, – серьезно отвечает Таха, следуя за мной.

В памяти всплывает меткое мамино описание Байека: самодовольный болван. Сыну тоже подходит.

– Возможно, ты не очень хорошо знаком с историей Щитов, – бросаю я через плечо, – но Мера Ураби, мой предок, делала много больше, чем просто высылала льва разведать, нет ли впереди опасности. Однажды она попала в сильную бурю, на нее упало дерево, и она сумела приказать своему мыслезверю…

– Соорудить рычаг и сдвинуть дерево, – заканчивает за меня Таха. – Я знаю это предание, готов спорить на мешок мисры, что знаю историю Щитов лучше, чем ты.

Развернувшись к Тахе, сощуриваю глаза:

– Сомневаюсь. Моя мать – верховная ученая в Архивах. Пока твоя читала тебе на ночь сказки о коварном лисе и мудром соколе, моя излагала мне подробные исторические хроники основания Калии.

По лицу Тахи пробегает тень.

– Моя мать умерла, рожая моего младшего брата. Я перестал слышать сказки, когда мне было чуть меньше семи.

Откровение ошеломляет, как пощечина. Даже сам Таха часто моргает, видимо, раздосадованный своей честностью.

– П-прости, – запинаюсь я, стирая с лица усмешку. – Я не знала, что она… просто видела твою мать…

– Мачеху, – поправляет Таха, и его щеки заливает мягкий румянец.

– Прости, – повторяю я, уже тише.

Никогда не задумывалась, что Таха мог пережить такое же горе, которое терзает меня из-за Афира. Осознание напрочь сбивает меня с толку – кажется, Таха постоянно оказывает на меня такое воздействие. Хочу спросить, почему отец не читал ему сказки на ночь вместо матери, но мимолетное воспоминание, как Байек разговаривал с сыном в казармах, само по себе дает ответ.

– Я знаю о подвигах каждого известного зверовидца, – продолжает Таха. – И все еще могу поспорить: я сумею доказать, что я их лучше.