Дорога пряности

Глаза сокола вновь становятся тускло-желтыми, а глаза Тахи – зелеными. Он с улыбкой подходит ближе. У меня горят уши, пальцы сжимают лист. Вот чем Таха так впечатлил мою тетушку, что его назначили лазутчиком. Она даже сказала мне: «Твой скептицизм, как могу лишь догадываться, проистекает из того, что ты не видела Таху в действии». И вот это случилось, и я больше не могу возмущаться ее решением. Властвовать до такой степени над мыслезверем – невиданное дело. Невольно задумываюсь, сколько же часов Таха потратил, оттачивая навык до такого мастерства, пока остальные подростки развлекались с друзьями. А еще вспоминаю саму себя, как я упражняюсь с клинком в казармах до самого вечера, даже в дни отдыха.

– Ну же, давай, четко и ясно. – Таха разводит руки в стороны. – Я лучший зверовидец из всех тебе известных. Говори.

Если бы гордость имела форму, она бы засела у меня в глотке.

– Ну, говорить, что ты лучший на свете, из-за всего лишь одного…

Таха, смеясь, скрещивает руки на груди. Яркие глаза и ровные белые зубы сверкают на утреннем свету.

– Разумеется, какая досада – признать, что юноша из рода аль-Баз взял верх над кем-то из ваших.

– Нет. – Я хмурюсь. – Не досадно.

Мне наконец удается проглотить гордость. Она камнем падает на сердце.

– Судя по лишь одному этому… – Я раздраженно фыркаю. – Ты кажешься лучшим зверовидцев из всех, кто мне известен.

Слова тянутся и липнут, как клей, их трудно сорвать с языка. Затопившие радужку зрачки Тахи и широченная улыбка излучают нечто большее, чем удовлетворение. Он ликует, и почему-то это вызывает во мне глубокий трепет. Сердце ухает в пятки. О нет, думаю я. Нет, нет, не может быть. Неправда.

Мы слишком много времени проводим вместе, вот и все, особенно после того, как он так долго смотрел сквозь меня. И вообще, он сбивает с толку этим своим бахвальством. Он знает, что все считают его красивым, смелым и удивительно талантливым, и, поскольку он ведет себя так, будто это неоспоримая истина, трудно не поддаться влиянию. А ведь тогда, в Калии, я жалела, что не выпихнула его в окно. Нельзя от таких мыслей о человеке перейти к тому, что он тебе нравится, верно?

Вдруг по траве проносится ветерок, вырывая лист у меня из рук и остальные бумаги из кожаного футляра. Таха бормочет ругательство, и мы оба бросаемся ловить их, пока они не улетели в золотистую высь. Я подхватываю карту, несколько списков припасов… и тут пальцы натыкаются на письмо, застрявшее между парой длинных травинок.

«Дорогой отец, – начинается оно неуверенным почерком. – Пишу, чтобы развеять твои тревоги».

Бросаю взгляд на Таху. Он стоит на коленях спиной ко мне, убирая листы в футляр. Таха не знает, что я нашла письмо, и оно ускользнуло от нас не одно. Может, подумает, чего его унес ветер. Что бы мной ни овладело – любопытство, беспокойство, злоба, – я комкаю лист и сую себе под тунику.

– Держи. – Я возвращаюсь к Тахе с остальными листами.

– Спасибо.

Он убирает их тоже, но, прежде чем обмотать футляр кожаным шнурком, застывает. Поворачивает голову и смотрит на равнину.

Меня охватывает жар.

– Что случилось?

– Кое-чего не хватает, – бормочет Таха.

– А. Хм-м. – Я скрещиваю руки на груди, где прячу письмо.

Таха вздыхает.

– Ладно, как насчет тебя? – спрашивает он, глядя на меня снизу вверх.

Я чуть не подпрыгиваю:

– Меня? О чем ты?

– Ну. – Таха прячет футляр в сумку и поднимается на ноги. – Мы выяснили, что я лучший в истории зверовидец. Давай проверим, лучший ли ты поединщик.

– А. – Я издаю тихий, полный облегчения смешок. – Ну нет. В отличие от тебя, Таха, я не претендую на звание лучшей на свете.

– Но уж точно лучшей, чем я, – поддразнивает Таха, слегка приподняв бровь. – Если только…

И этого мне достаточно, чтобы позабыть о краже.

– Нет никаких «если». Я лучше тебя владею клинком, а с волшебством и подавно.

– Докажи. Давай сразимся.

Я закатываю глаза, но внутри все переворачивается.

– Нет. Буду бояться тебя убить ненароком.

Или намеренно.

– О себе побеспокойся, – отзывается Таха, и на его щеке появляется ямочка.

Он со мной шутки шутит? Тот самый Таха, которому на занятиях вечно приходилось напоминать мое имя. «Помоги Имани достать из шкафа альманахи, Таха», – говорил учитель, а тот беспечно отвечал: «А которая Имани?»

– Подожди. Я схожу за мечом.

Таха оставляет меня переминаться с ноги на ногу, затем возвращается в кожаном доспехе и с мечом в руке. И кивает на кинжал у меня на бедре:

– Готовься.

– Честно тебя предупреждаю, Таха, – говорю я, заставляя волшебство забурлить в венах, – сдерживаться я не буду. Хочешь бой – будет бой. Береги шею.

Волшебство струится сквозь засветившийся кинжал, обращает его мечом, одновременно успокаивая мои галдящие мысли. Я погружаюсь в приятное состояние завершенности и сосредоточенности, которое всегда испытываю, когда использую подобие. В клинке я ощущаю присутствие Кайна, он словно любопытный зевака во время драки.

– Хорошо. – Таха проводит языком по нижней губе. – Потанцуем.