Дорога солнца и тумана

– Нет. Если не считать Лоньоки, нашего олоибони. В сельских районах многие люди лишены возможности пойти к доктору или в больницу. Целители и травники – обычно их первая линия защиты. Многие целители обладают солидными познаниями, полученными от предков, но полно и мошенников. Лично я держусь подальше от деревенских предрассудков. Может, потому что сам стал их жертвой и был вынужден покинуть свой дом и близких.

– Совсем как Схоластика.

– Да. – Бахати постоял, прежде чем сесть в машину. – Я никогда не думал об этом, но да. Пожалуй, это объединяет нас со Схоластикой.

Прислонившись головой к окну, я слушала болтовню Бахати. Странное дело, она успокаивала меня, словно привычный, негромкий шум. Вероятно, Гома чувствовала то же самое, потому что задремала, и ее голова моталась из стороны в сторону, когда мы проезжали мимо небольших, похожих на заплатки полей и лачуг с ржавыми железными крышами.

Когда мы приехали на ферму, Бахати загнал Сьюзи в гараж. Это был навес, пристроенный к дому и открытый со всех сторон, но все же укрывающий машины от дождя. Рядом с машиной Джека лежал шланг, пенная струйка текла к дренажной дыре в полу.

– Вы вернулись? – Джек сидел в машине, высунув из окна загорелую руку.

– Ты собрался куда-нибудь? – спросила Гома.

– Нет. Мы со Схоластикой мыли машину, и девочка вдруг заплакала. Думаю, она затосковала по дому и по отцу. Сейчас все в порядке, но она вымоталась и уснула несколько минут назад.

Я заглянула в машину и увидела, что Схоластика свернулась калачиком на пассажирском сиденье, а ее голова лежала на коленях у Джека.

– Как же тебе удалось ее успокоить?

– Я рассказал ей историю, которую любила Лили. – Он рассеянно гладил девочку по голове, словно наигрывал любимую, но забытую мелодию.

– Я отнесу ее в дом. – Бахати подхватил Схоластику на руки, стараясь не разбудить.

– Пожалуй, я тоже чуточку посплю, – сказала Гома. – Эти дороги растрясли мои кости.

Мы увидели, как они открыли дверь и скрылись в доме.

– Я не понимаю, как мужчина может бросить свою дочку, – тихо проговорил Джек. – Если бы я мог побыть хотя бы еще одно мгновение с Лили – крошечное мгновение, я бы сделал это. Любой ценой. Я бы продал душу дьяволу ради этого.

– Я не думаю, что Габриель бросил Схоластику. Это не укладывается в общую картину. Вот он доставляет всех детей в безопасное место, подвергая себя риску. И вдруг срывается с места и бросает собственную дочь? Это как-то нелогично.

– Откуда мы знаем, действительно ли он возил тех детей в безопасное место? Точно мы знаем только то, что он с помощью твоей сестры забирал тех детей у их родителей. Говорила ли она тебе, что они действительно привозили детей в детский приют в Ванзе? Прямо входили с ними в приют, регистрировали и устраивали там?

– Мо никогда не говорила об этом, но и я никогда не интересовалась мотивами Габриеля. Ведь у него самого дочка-альбинос.

– Да, но это еще ни о чем не говорит. Мы ничего не знаем о нем как о человеке. Мы лишь предполагаем, что он хороший парень. А если нет? Что, если он просто использовал Схоластику и втирался в доверие к другим семьям с такими детьми? Мы знаем, что он предлагал семье Джумы какую-то компенсацию. Интересно, из своего кармана? Или он работал на кого-то еще?

– Ты хочешь сказать, что Габриель мог быть охотником за альбиносами? Что он обманом уговорил мою сестру помогать ему? – При мысли об этом мне стало нехорошо.

– Я не знаю, но такую возможность мы тоже должны рассматривать. Мы ничего не узнаем точно, пока не доберемся до Ванзы. А там мы посмотрим записи и увидим, действительно ли он привозил детей в приют.

– Почему бы нам просто не позвонить туда?

– Я не хочу никого спугнуть – в случае, если у Габриеля там есть помощник или сообщник. Лучше я сам приеду туда и проверю.

– А как насчет полиции? Гома наняла Хамиси, чтобы он искал Габриеля.

– Хамиси держит свой рот на замке. Его молчание приносит ему немалый доход.

Я кивнула, но теперь мне казалось, будто земля уходит у меня из-под ног. Все, на чем я основывала свои решения, казалось теперь иллюзорным, словно далекий мираж.

– Сегодня я побывала возле молла.

Мы разговаривали через окно, Джек все еще сидел в машине. Впервые после утреннего обмена фразами у амбара наши глаза встретились надолго. В его глазах было что-то, не поддающееся определению, что-то, что он не хотел мне показывать. Но потом, словно шторка, это упало, и он взял в ладони мое лицо. Шершавая подушечка его большого пальца так нежно погладила меня по щеке, что у меня перехватило дыхание.

Мои ресницы отяжелели от непролитых слез, хотя я не знала точно, почему мне хотелось плакать. Может, потому что я увидела развалины молла, может, потому что я ошиблась в Габриеле. Но отчасти еще и из-за ощущения того, что мое лицо так легко легло в изгиб ладоней Джека, что это так правильно и естественно, что это уже созрело и, как плод – сладкий и спелый, – ждет, когда его сорвут. Я понимала, что мне придется оставить этот плод на ветке, что я не отведаю его, что все это как эхо того, что могло бы быть.