Дорога в тысячу ли...

— Да будут они прокляты во веки веков! Да падут на них казни египетские, на них и их потомков! — Каиафа задыхаясь брызгал слюной, — Элоим! За что насылаешь позор на нас и святой город?! Зачем позволяешь осквернить праздник Пасхи! — он заметался по комнате.

— Яков, мои носилки! Я еду к Пилату! Быстро!

Когда-то, бастионы Бира охраняли покой Хасмонеев. Сейчас же от них не осталось и следа. Ирод Великий, срыл старые стены, воздвигнув на месте древней твердыни неприступную крепость. Он дал ей имя — Антония, в честь ближайшего друга, незабвенного триумвира — Марка Антония. Четыре мощные, квадратные башни были видны из любого конца святого города. Они нависали над храмом, Форумом, домами и рынками. Тщательно отполированные мраморные плиты, словно чешуей покрывали скалу и основание крепости, делая невозможным попытку взобраться на стены. Внутри крепостного двора с легкостью мог разместиться целый легион. Закрытые галереи, каскады лестниц и коридоров, роскошные термы и гигантские склады забитые провизией и оружием — крепость была неприступной и вечной, как само время.

Префект Иудеи лежал на широкой мраморной скамье, расслаблено свесив полные руки. Худой и жилистый массажист-египтянин втирал в дородное тело префекта масла благовоний, а тоненькая, будто тростинка, фракийская рабыня подливала тягучего красного вина в тяжелую золотую чашу. Пилат потянулся за чашей, постанывая от удовольствия, когда в помещение термы вошел караульный солдат. Ударив себя кулаком по левой стороне панциря он доложил:

— Всадник*, пришел Каиафа, просит принять его.

— Что нужно этой склочной обезьяне? — Пилат отхлебнул вина.

— Он говорит что-то важное и…не уйдет пока не увидит тебя.

— Клянусь Юпитером! Эти обрезанные павианы в конец распоясались! Пусть ждет!

Солдат повернулся на месте и уже зашагал к выходу, как был остановлен префектом. Расплывшись в ехидной улыбке Пилат хитро сверкнул глазами и поднялся со скамьи:

— Хотя нет! Зови его. И вот еще что, пусть принесут свинины, да пожирнее! Хе-хе-е… — он мелко затрясся в смехе, потирая руки.

Каиафа стремительно вошел в помещение термы. Пар от бассейнов с горячей водой мелкими каплями осел на лице, сотнями бисеринок блеснул на налобной золотой пластине и богатом шитье тяжелого эфода. Он огляделся, отыскивая в банном пару того, ради которого и пришел в оскверненное место. Пилат возлежал на низкой, причудливо изогнутой золоченой лежанке, небрежно набросив край простыни на бедро. В одной руке он сжимал тонкий, безумно дорогой стеклянный кубок, в другой — большой, сочащийся жиром кусок свиного бока. Две обнаженные нубийские рабыни, стояли словно статуи, по сторонам от лежанки, сжимая в руках запотевшие кувшины с вином.

Первосвященник застыл в онемении. Его и без того длинное и худое лицо вытянулось, а костлявые руки сжались в побелевшие кулаки.

— Ам-хам…Каиафа! — прочавкал набитым ртом префект и замахал рукой с зажатым в ней куском мяса, приглашая подойти.

— Мир тебе, первосвященник! Сесть не приглашаю — не на что, да ты и не сядешь, не так ли? Так чему я обязан радостью лицезреть тебя?

— И тебе мир, префект… — с трудом выдавливая слова через стиснутые от злости зубы, произнес Каиафа.

— В нарушение эдиктов Вителия, ты внес в Йерушалайм богопротивные идолы. Ты осквернил святой город, префект! — задыхаясь выкрикнул первосвященник.

— А эти, твои языческие… — его гневный взгляд упал на обнаженную грудь рабыни и Каиафа поперхнувшись уставился в пол.

— Ха-ха! — весело рассмеялся Пилат, — Чего засмущался, праведник?! Боги создали эти прекрасные тела для услады и продления рода людского. А боги, даром ничего не делают! Клянусь Венерой! — и префект звонко шлепнул ближайшую рабыню по заду.

— Ну а теперь, к делу. — смахнул смех с лица Понтий Пилат.

— Ты не рехнулся ли часом, Каиафа? Это какие такие идолы? И как ты смеешь, иудей, называть так, знаки непобедимого легиона Феррата? Легиона самого цезаря?! Да продлятся годы его и да будут благосклонны боги! Я вижу, возомнили вы тут о себе…Но я напомню! Для того и поставлен несравненным Тиберием Августом во главе этой вонючей провинции!!! И еще запомни, я не знаю такого города — Йерушалайм! В провинции великого Рима — Иудее, есть город — Элия Капитолина*, понял ли ты меня!

— Ну что же, я запомню! Но и ты запомни, всадник, сегодня же я отправлю письмо наместнику в Сирию! И в нем, я подробно опишу, как ты нарушаешь его эдикт… — начал было говорить Каиафа, но был перебит Пилатом:

— Ага! Ты только не забудь упомянуть зелотов, покрываемых тобой! Тех самых, что злоумышляют против божественной власти цезаря! Кстати! Мне доложили, что тут отловили нескольких. Так вот, Каиафа, "властью меча"* данной мне цезарем, я приговариваю их к смерти! Как убийц и мятежников! Ну… — и тут Пилат в притворном смирении склонил голову.

— Ну, если только Синедрион сочтет возможным подтвердить мое решение. И не отпустит мятежников с миром…

Каиафа поднял глаза и внимательно посмотрел на префекта.

— Синедрион рассмотрит деяния их… — тихо промолвил он.