Дорога ввысь. Новые сокровища старых страниц. №6

- Я был младшим сыном у моих родителей. Братья мои были на восемь и на десять лет старше меня. А моя сестра ходила в школу, когда я еще только начал делать первые шаги. Пожалуй, именно поэтому и случилось так, что я рос более свободно, чем трое старших детей. Отец и мать, возможно, слишком радовались малышу и последышу, и не смогли держать его в необходимой строгости. Возможно, они были уже слишком стары для моей молодой, здоровой удали. В моем воспоминании мать осталась старой, измученной женщиной, которая со вздохом давала мне волю вместо того, чтобы остановить мои злые детские проказы или надлежащим образом наказать меня за них. Так я стал необузданно диким парнем. Для меня не было препятствием ни высокое дерево, ни глубокое озеро - я взбирался наверх, я нырял на дно. Я знал все дороги и тропинки в наших лесах, каждую трещину в скале, каждую лисью норку и каждое воронье гнездо. С учением же все обстояло куда хуже. В школе я преуспевал меньше, чем в лесу или в поле. Буквы, которые я с трудом выводил на бумаге, шатались, как пьяные, натыкались друг на друга - нечего и говорить про правописание, которое большей частью осталось неосвоенным. И таблица умножения была для меня горой, подняться на которую было так же трудно, как на скалы там, напротив лисьей опушки. Так что учителя я не слишком радовал. Он приходил к отцу жаловаться на меня, а тот втайне гордился своим сильным и ловким сыном. „Хорошая виноградная брага должна бродить! - говорил, спокойно улыбаясь, отец, - покажи-те-ка мне Фридера, который всегда прав! Для хорошего напитка нужно время! А из самых сильных мальчишек вырастают лучшие мужчины. Дайте нам только перебеситься!"

Для меня это было в самый раз. Если уж сам отец так говорил, то по-другому не может и быть! К тому же, думал я, зачем мне так мучиться с учебой? Я не нуждался в ней, как, например, школьный учитель Йоргле или бедный луговой крестьянин Ханнес - у моего отца денег куры не клевали, он был самым богатым крестьянином в деревне, и хотя нас в семье было четверо, мне все же доставалось многое: я получал прекрасное крестьянское подворье независимо от того, хорошо ли я учился или плохо, ходил я в воскресную школу или нет! Отец, казалось бы, уже позаботился об этом. А со скотом, вспашкой, плугами и посевом я всегда справился бы, как всякий крестьянский мальчишка, все равно, мог я чисто писать и правильно считать или нет. Таким было мое собственное мнение по этому поводу.

Но мать моя, случалось, плакала, садясь вечерком на край моей кровати в маленькой комнатушке под самой крышей, в которой спал я. И она молилась вместе со мной и просила Господа, чтобы он сделал меня прилежнее и дал бы мне послушное сердце. От этих слез и молитв внутри у меня все переворачивалось, и я намеревался стать другим. Но на следующее утро, с первыми же светлыми заманчивыми лучами солнца все мои добрые намерения улетучивались, и я оставался таким же, каким и был - диким Фридером. Как, должно быть, Бог хотел изменить меня - я же не хотел этого.

До того дня, который всем нам: мне и тем, кто желал мне добра, показался сначала темным днем ужаса и несчастья, который, пожалуй, был все же добрым днем в моей жизни - как же часто в человеческой жизни из печали рождается радость, или же, как в моем случае, сначала должна была быть розга, прежде чем человеческое сердце смогло увидеть свою доброту.

Это случилось воскресным утром, в то время, когда поспевала вишня. У моего отца вишневая посадка была наверху, в лесу. Там было много старых мощных деревьев, которые посадил еще дед, разросшихся ввысь и вширь. Как только вишни начали созревать, мы, мальчишки, я и мои друзья, бегали по вечерам наверх и смотрели, не поспели ли они раньше времени, и рвали и ели еще не созревшие ягоды. В этом деле были у нас и помощники - черные дрозды и дрозды-рябинники, которые прилетали из леса и набрасывались на вишневые деревья, как будто имели на это полное право. Они клевали одну вишню за другой, совали клюв в красную мякоть и перелетали к следующей. Это страшно злило меня - вишни были наши, зачем черным птицам надо было их так портить?

- Подождите! - грозил я им, - я покажу вам! Завтра принесу с собой ружье, подстрелю парочку и повешу на ветки в назидание другим!

Отец держал ружье и все, что к нему относилось, в комнате. Я точно знал, как обращаться с ним - я уже несколько раз стрелял из него по мишеням, и отец радовался, как здорово его „младшенький" попадал в цель.

- Завтра подстрелю дроздов, - заявил я вечером дома совершенно уверенно и решительно. - Наглые птицы так много портят!

Но отец улыбнулся и сказал:

- Фридер, не мешай им! Ни одна птица, кроме дрозда, не поет так прекрасно, когда другие еще молчат! Позволь поклевать им вишневый сок - для них это весенняя песня. А нам, право, хватит вишен!

А мать предостерегающе добавила:

- Завтра воскресенье, Фридер! Не вздумай стрелять птиц - это грех!

Я ничего не сказал на это, задумав свое, и отправился, как обычно, в постель.