Дороги без следов

- В какой эскадрилье служишь?

- У Мохарта,- усмехнулась Катя.

- Подтянуть. Солдата ремень греет. Забыла? Когда на­зад?

- Обедать буду дома.

- Ты что? Хоть бы к вечеру успела. - Старшина дал пистолет и две обоймы с патронами.- Стрелять умеешь?

- Сергей Иваныч... Я же оружейница!

- Тьфу, закружили голову! - надулся старшина.- Беру слова назад.

Старшина показал направление на Даниловку.

- Спасибо, Сергей Иваныч...

Снег был глубокий, пухлый, однако лыжи держал хоро­шо. Идти было легко. В ушах отдавался монотонный по­свист, который успокаивал, направлял мысли в тихое русло. То там, то тут мелькали кусты, лощины, пригорки.

Широко скользя по белому полю, Катя думала, что ска­жет подругам, когда вернется назад.

"Скажу... Скажу, где была,- решила она.- Не буду вы­думывать. Пусть знают".

С холма пошла тише, медленнее, потом совсем останови­лась. Впереди был подъем. Пришлось приналечь на палки, взбираться "елочкой". На пригорке остановилась под бере­зой, что одиноко стояла на краю леска. Белостволая, строй­ная, с черными крапинками. От нее повеяло чем-то близким, родным, даже сердце зашлось. Такая же березка росла у них в огороде на Случчине.

Из-за горизонта показалось солнце.

Катя поглядела на запад. В розовой дымке лежала дерев­ня, а вокруг серебрились синие леса. Там Беларусь...

Катя откинула со лба волосы и долго вглядывалась в эту серебристую даль. Даже дышать перестала. Рукавицей смахнула набежавшую слезу, смотрела и все не могла на­смотреться.

"Там и моя деревня. И мама, если жива".

Вот когда она наконец увидела родные дали. С тяжелыми боями шла к ним все эти три года.

Тронула ветку березки и спохватилась, что замешкалась. Побежала дальше.

Проскочила редкий кустарник на пологом пригорке и прямо перед собой увидела самолет. Стоял он в снегу, не­далеко от дороги. Виден был винт с погнутыми лопастями, кабина, желтоватый хребет фюзеляжа, на котором ярко вы­рисовывался черный крест.

"Позавчерашний "фоккер",- сразу похолодело под сердцем у Кати.

Она подошла поближе к самолету. Кабина открыта. В бронеспинке чернеет дыра. Снаряд ударил сзади и, раздро­бив плексиглас, вырвал левый борт кабины.

Катя зашла спереди, наклонилась, чтобы поглядеть, какое на "фоккере" оружие. Черными глазками холодно блеснули вороненые стволы эрликоновских пушек, торчавших из-под капота. Хотела сесть в кабину, проверить гашетку, прицел, однако, глянув левее самолета, быстро сунула руку в карман и стиснула рукоятку пистолета. На снегу, раскинув руки, ле­жал летчик. Меховая куртка расстегнута. Лицо отсвечивало ярким малиновым цветом.

Катя не боялась мертвецов. За войну всего нагляделась... Подошла поближе и увидела остекленелые глаза немца. Баг­ровая струйка застыла на щеке.

"Разлетался очень, - подумала она. - Не будет так, как ты хотел. Не будет! Лежи теперь на морозе!"

Катя первый раз увидела немца, убитого снарядом из пушки, которую она ставила на самолет, пристреливала ее в тире, чистила. И, как человек, который сделал тяжелую, но нужную работу, еще раз с удовлетворением поглядела на самолет, на убитого немецкого летчика и двинулась дальше.

Переходя дорогу, подумала, что как раз над этими хол­мами позавчера перед обедом "фоккер" атаковал наши само­леты. В то время она устанавливала пушку на сорок седь­мую машину, и все валилось у нее из рук, тоскливо сжи­малось сердце. Тогда она тихо спрашивала себя: "Что слу­чилось?"

Иван в этот час был в воздухе. Значит, сердце чуяло не­доброе.

Через полчаса Катя была в Даниловке. Возле крайнего дома на тропинке увидела санитарку, спросила, где лежит летчик, которого два дня назад положили на лечение. Са­нитарка вызвалась показать, подождала, пока Катя снимет лыжи, и повела ее в хату. Впустила в палату, тихонько за­крыла за нею дверь.

Катя удивилась, что в палате никого нет. Пять коек ак­куратно застланы белыми простынями. Заглянув за печку, заметила, что там возле окна кто-то лежит. Лица не вид­но - закрыто газетой. Сдерживая дыхание, на цыпочках сделала несколько шагов и только тогда за газетой увидела русые волосы Кривохижа. Не помнит, как очутилась возле него.

Газета зашуршала, полетела на пол.

- Катя?!

Голос Кривохижа был прежним, родным. Какое-то время она смотрела на его лицо, а потом упала ему на грудь.

- Иван... - шептала. - Иван...

Подняла голову. Хотела заглянуть ему в глаза, но на­вернулись слезы. Она заплакала, как маленькая. Кривохиж тряхнул ее за плечи.

- Катя, успокойся! Прошу тебя... Успокойся. Снимай шинель.

Катя разделась, а он вскочил, накинул на себя госпиталь­ный халат.

- Как добралась?

- На лыжах...

- Молодчина ты у меня! - радовался он. Катя присела на табурет.

- Cбoкy страшно на тебя глядеть. Отсюда лучше.

Вид у Кривохижа действительно был неважный. Ожоги на лице почернели, зеленка расползлась до ушей.

- Болит?

- Вчера еще болело и жгло. Сейчас не так, - Кривохиж взял Катину руку, погладил. - Вихаленя сказал, что все это скоро заживет.

Катя пригладила свои черные волосы. С понимающей улыбкой глянула на него. Кривохижу показалось, что в па­лате сразу стало светлее.

- Что в полку? Ругают хлопцы меня?