Дорогой Эван Хансен

Лэрри кивает, делает глоток Лафройга. (Привычка к виски пьянством не считается, видите ли. Это часть работы. Черт! Фирма старикана дарит ему бутылку на каждое Рождество. Я попробовал коллекцию отца. Это – не мое. Алкоголь всегда был моей наименее любимой отравой.)

Он кажется, я не знаю, каким-то другим, говорит Синтия.

Они читают электронные письма. От меня Эвану. И ответы Эвана мне. Что за хрень? «Мне понравился документальный фильм, о котором ты рассказывал. Я получил удовольствие». Ну кто так разговаривает? «Меня волнуют наши долгие совместные прогулки этим летом». Это похоже на целую гадкую историю. «Я серьезно обдумал то, что ты мне сказал. Семья – определенно самое важное».

Я был под кайфом столько раз, что не могу сосчитать. Сидел ночами укуренный и записывал отборный бред. Но такой фигни ни разу не выдавал.

«Дорогой Эван Хансен, ты человек, что надо».

Изумительно.

«Жизнь налаживается. Значительно».

Беру свои слова обратно. Это дерьмо гениально.

«Я готов измениться. И все благодаря тебе».

Какого хрена Эван делает это? Сначала он подбрасывает мне письмо. А теперь втягивает в это непонятное дело мою семью, скармливая им лживые писульки? Знаешь что, мама. Я кажусь тебе «другим», потому что это, блин, не я.

Мама снимает очки для чтения, в которых отказывается фотографироваться. Я никогда не знала, как много значили для него наши поездки в яблоневый сад.

Яблоневый сад. Не вспоминал об этом месте много лет. Когда я сейчас о нем думаю, должен сказать, ничего ужасного на ум не приходит. Никаких ссор или травмирующих обстоятельств. А это обычно случается, стоит мне углубиться в воспоминания. Самое плохое всплывает первым делом. Но в эти поездки никаких событий не происходило. В хорошем смысле. Мы вели себя, как нормальная семья. Мама брала с собой ланч. Мы с Зо катались по ухабистому холму. Отец откладывал работу в сторону. Уделял нам внимание. Почему мы не могли ездить туда чаще? Почему не привозили это чувство домой?

Он говорит здесь, что, когда сад закрыли, он почувствовал, будто его детство кончилось. Если как следует подумать, то это имеет смысл. Примерно в это время его поведение стало меняться.

Хм, нет. Если тебе нужен правильный ответ, мама, то нужно копать в другом месте. Такая уж у меня мама. Видите ли, папа убежден, что на каждый вопрос существует только один ответ. Но мама будет искать ответы всегда. Она испробует все и вся. Звучит благородно – и, наверное, так оно и есть, – но такой подход может превратиться в пытку. Особенно если в роли подопытной крысы – ты.

С меня довольно, говорит Зо. Она отшвыривает листки и встает с дивана. К счастью, хоть у кого-то в моей семейке есть работающий детектор полной бредятины.

Но ей не удается спастись. Лэрри останавливает ее одним из своих постоянных вопросов: Как дела в школе?

Замечательно, отвечает Зо. Внезапно все захотели дружить со мной. Я – сестра умершего мальчика.

Умершего мальчика. Меня.

Уверена, мистер Контрелл счастлив, что ты вернулась на его практические занятия, говорит мама.

Вы не обязаны делать это, говорит Зо.

Не обязаны делать что?

Только потому, что здесь нет Коннора, который пытается ворваться ко мне и во весь голос грозится убить меня без какой-либо на то причины, мы не превратились в долбаную семейку Брейди.

Не самое приятное, что можно услышать от своей маленькой сестренки. Но все же я считаю это в некотором роде комплиментом. По крайней мере, поддержкой. Ведь я часто говорил, что, может, не я отравляю семейный колодец, а наоборот – он меня.

Она в бешенстве убегает. Хотя, по правде говоря, не так уж она и сердита. На ее месте я бы, наверное, разбил или сломал что-нибудь. (Потом я бы раскаялся в этом. Но все же не стал бы извиняться. И не покончил бы с такими поступками раз и навсегда.)

С ней все будет хорошо, говорит мама. Мы все горюем по-своему.

Лэрри делает большой глоток виски.

Мама возвращается к письмам. Мне кажется, в нем появилось что-то новое. Он стал гораздо светлее. Не могу вспомнить, когда в последний раз слышал его смех.